Иди сюда, парень! (сборник). Тамерлан Тадтаев

рассказе «Сын» от «первого лица» описывается гибель героя. Сначала они забавляются с приятелем, задирают друг друга, потом героя убивает (причем сам он этого еще не понимает, продолжая прежнюю игру), его оплакивает мать, его хоронят… (И эта смена полудетской игры смертью происходит, на удивление, легко и небрежно. И сама смерть усваивает черты игры и фарса: сбежавший хирург, бросающий героя с распоротым животом.) Так он оказывается на стороне мертвых, вместе с ними, там, где ему и положено быть. (В одном из рассказов герой обращается к своим командирам со своеобразным плачем: почему они уходят, а его, своего солдата, оставляют здесь.)

* * *

      Война – время театральности, фарсовости, игры.

* * *

      Прежде всего, зрелище. Поэтому герой (и его автор) то любуется вспышками выстрелов, то смеется над увиденным. (Полем сражения под Шенграбеном любовался Лев Толстой. Там, конечно, это был более грандиозный и с участием более многочисленной массовки спектакль.)

* * *

      В рассказах чрезвычайно много комичного. Точнее – смешным здесь может оказаться все: нелепая поза трупа, забавно пригибающийся под пулями или прикорнувший за камнем, спрятавшийся новичок (а с него слетает шляпа), трясущийся от страха и падающий со стула заложник, пьяный охранник, принимающий пленного за воплощение Иисуса Христа, собственная смерть, задыхающийся немолодой усталый ополченец… Среди всех трупов и преувеличенных жестокостей автор настойчиво вспоминает (ищет в памяти) комичное, почти карикатурное. Смех на войне – особая тема. Конечно, смех тут и самозащита. Но и подчеркивает ужасы войны, ее абсурдность, противоестественность: нарушение законов человеческого сознания; нормальные реакции словно бы отменены. Или заснули в герое. Но иногда просыпаются. И тогда герой плачет.

* * *

      Война – время преувеличений, гротеска.

* * *

      Особенность этих «рассказов о войне» – то, с какой легкостью в них убивают (у человека невоевавшего это почти не укладывается в сознании). Справляющего малую нужду у стены соседа, прохожего, который, возможно, враг… Во вьющемся рассказе «Неформал» на нескольких страницах стремительно сменяются убийства: а убил b, потом c, d и e, потом f убил а, почти библейское перечисление; круг замкнулся. Убийство здесь становится обязательным, востребованным актом, пропуском в общее действо. «Убить!» – об этом мечтает не один персонаж, это как акт инициации. И как всякая инициация приобретает характер зловещего праздника. Война празднична – то есть разбужены самые древние, почти первобытные представления. Поэтому так неоднозначно отношение к мародерству. Точнее – существует два мародерства: тех, кто избегает войны (трусы), такие безусловно презираются, и участников войны, в таком случае это их традиционная законная добыча.

* * *

      И вот в этом участии в общем праздничном действе много притягательного. (Психологическое основание того, что люди воюют.) Героя постоянно охватывает восторг, вытесняющий и страх, и сожаления. Страх возвращается,