Дом в Лондоне. Кир Булычев

где Иришка? – спросил Вячеслав Андреевич у Лидочки, как будто та кинула его единственную дочь под поезд.

      – Не знаю, – ответила Лидочка.

      Вячеславу стоило немалых сил, чтобы не кинуться на Лидочку с кулаками. В конце концов он не кинулся, а сложил свое тело, подобно тому, как складывается на листе богомол, и поднял палец точно так же, как это насекомое.

      – У нее переходный период. И я несу за это часть ответственности.

      – За период?

      – Ах, нет! Дело в том, что ребенок ведет неправильный образ жизни. Фактически она живет у моей мамы, вы с ней знакомы. Алла определенно манкирует своими обязанностями. Иришка ей, видите ли, мешает. Она не дает ей построить новую жизнь. Конечно, я должен был больше времени уделять ребенку. Но поймите и меня: я не старый еще мужчина, глубоко занятый своей работой, с массой интересов, включая политику. Как вы думаете, она успеет?

      – А Иришка знает, до какой станции ехать? – спросила Лидочка.

      – Она разбирается во всем куда лучше меня. Конечно, она знает нашу станцию, она иногда приезжает домой ночью. Вы не думайте, что я одобряю такое поведение, но здесь по сравнению с Москвой такая безопасность на улицах, что можно совершенно спокойно гулять и в одиночестве.

      – Тогда, наверное, вам не стоит беспокоиться, – предположила Лидочка.

      – Разумеется, – согласился Вячеслав Андреевич, – но я не умею не беспокоиться.

      Два очень больших негра с множеством косичек на головах сели по другую сторону прохода, и Кошко заговорил гораздо тише, словно боялся, что негры его подслушают.

      – Сложности возникают от иммигрантов, – сказал он. – Содружество нации – бывшие колонии, англичане чувствуют перед ними комплекс вины – как бы за то, что пили из них соки в течение стольких лет. Для рядового жителя, для нас с вами, это оборачивается драмой – вся преступность концентрируется в бедных негритянских районах.

      Вячеслав Андреевич возбудился, его бородка поднялась вперед почти горизонтально, в горле слышался тихий клекот, острый кадык нервно дергался по шее, грозя продрать кожу.

      Опомнившись, Вячеслав Андреевич посмотрел на часы.

      – Две минуты до отхода, – сказал он трагическим шепотом. – Куда она могла исчезнуть?

      – У меня есть предположение, рабочая гипотеза, – произнесла Лидочка.

      – Да?

      – Ей приятнее ехать и жевать шоколадку в одиночестве. Она села в другой вагон.

      – Но ведь вы – наш гость! Ей же интересно узнать новости, получить письма из Москвы, весточку от бабушки…

      – Вы уверены, что она спешит получить эту весточку?

      – Ах, я уже ни в чем не уверен!

      Лицо Вячеслава Андреевича сложилось в гримасе отчаяния, как у мягкой куклы.

      – Я пойду, – сказал он, – погляжу на платформе.

      Лидочке захотелось спросить, неужели он полагает, что его дочь стоит на платформе и рыдает в ожидании папы, но она сдержалась, а Кошко лишь совершил движение к двери, скорее символическое,