Любовь и небо. Геннадий Федорович Ильин

обмочился. Пока устранялась непредвиденная оказия, спальный салон опустел, и весь табор, ночевавший в сарае, спустился по крутому берегу к переправе.

      Много сотенная толпа с нетерпением ожидала подхода очередной баржи, чтобы переправиться на левый берег. И когда она причалила к подмосткам, начался штурм, как две капли похожий на тот, который я увидел много лет спустя в кинофильме «Бег». Нечего было и надеяться на то, чтобы с кучей детей прорваться к осаждённому судну.

      Но вот крошечный буксирчик вывел неуклюжую громадину на стремнину и тотчас, будто этого дожидались, из-за горизонта показалось звено немецких истребителей. Резкие пулемётные очереди хлестанули по беззащитной палубе, и началась паника. Не видя способов спастись от свинцовых жгутов, люди прыгали за борт, сметая всё и всех перед собой. Невообразимый, полный ужаса многоголосный вой был настолько силён, что перекрывал рёв моторов и звуки беспрерывно стреляющих пулемётов. Буксир загорелся, кто-то обрубил буксирный трос, и баржа, испуская дикие вопли, равнодушно понесла пассажиров вниз по течению. Помощи обречённым ожидать было неоткуда.

      И ещё несколько раз пыталась мать рискнуть и перебраться на противоположный берег, но безрезультатно. К тому же с рассветом фашисты начинали азартную охоту на любой плывущий по реке объект, соревнуясь в стрельбе, словно в тире.

      Почему немцы не расстреливали скопища людей на суше – до сих пор не ясно. Только думается мне, что не русских жалели они, а саму станцию, от разрушений сохранить хотели как стратегически важный железнодорожный узел.

      Нам недолго пришлось дожидаться фашистов. На третьи сутки они уже деловито хозяйничали повсюду, и пытались заигрывать с детьми и женщинами. Станцию захватили без единого выстрела.

      В моей памяти появление фашистов связано с наплывом огромных грузовиков, крытых брезентом, орудий и миномётов. Целые горы белых мешочков с твёрдым, как камень, веществом, по виду напоминающим макароны, навалом лежали на промёрзшей земле. Как потом оказалось, это был артиллерийский порох. Один из них я тут же прибрал к рукам и попробовал «макаронину» на зуб, за что и получил крепкий материнский подзатыльник.

      Вскоре немцы подогнали товарный состав с вагонами – «телятниками», загнали в них всех беженцев и повезли в неизвестном направлении. С тележкой пришлось расстаться.

      Поезд двигался урывками, пропуская на разъездах встречные эшелоны, груженные боевой техникой и войсками.

      Нас высадили в станице Обливской – большом казачьем селе, – полупустом и полуразрушенном. Немецкий переводчик популярно объяснил, что с этого момента «все будет проживать хир». Где – здесь, он не объяснил.

      Наскоро поручив дочери не спускать с нас, пацанов, глаз, мать кинулась искать новое пристанище. Вскоре она вернулась довольная и улыбающаяся, и сунула каждому по доброму ломтю душистого белого хлеба.

      Собрав свои небольшие пожитки, и не переставая работать челюстями, мы вереницей тронулись вслед