Моонзунд. Валентин Пикуль

благословенную тишь салона, простеганного штофом и бархатом. Возле дверей с карабинами в руках, замкнув лица в хмурости, стояли матросы – Портнягин и Хмара.

      – Благодарю за службу, ребята, – сказал им Артеньев. – Теперь ступайте отсюда прочь. – И он шагнул внутрь каюты командира.

      Фон Ден сидел в кресле-вертушке перед столом, напротив него стоял в причудливой рамке из бронзы портрет жены.

      Молча, расширенными глазами он наблюдал за старшим офицером. Артеньев подошел к раковине, тонкой струйкой пустил воду из крана. Наполнил водою ствол револьвера, держа его вертикально. После чего протянул револьвер командиру:

      – Надеюсь, Карл Иоахимович, вам не нужно рассказывать, как поступают опозоренные офицеры. Вот вам… с водою!

      Вода при выстреле разносила череп в куски.

      – Держите!

      Фон Ден взял револьвер и выплеснул из него воду.

      – Я не опозорен. Я верный слуга его величеству. Я потребую суда. Я добьюсь правды…

      – Суд офицерской чести уже состоялся. И он осудил вас!

      – Нет! – отвечал каперанг, весь трясясь. – Я не могу.

      – Уже поздно. Так постановила кают-компания.

      – Нет! Это шантаж…

      – Шифровку по радио мы уже дали. Поторопитесь.

      – Нет. Я дождусь ответа из штаба.

      – Поторопитесь. Скоро за вами придут жандармы. Здесь один патрон. Этого хватит. Уйдите от позора сами, не позоря других…

      В спину уходящего Артеньева фон Ден, словно нож под лопатку, всадил одно только слово:

      – Мерзавец!

      Артеньев из коридора салона не уходил. Ждал выстрела. Но выстрела не было. Постучав в дверь, он напомнил:

      – Кончайте же наконец эту канитель!

      И грянул сдавленный выстрел. Артеньев рывком открыл дверь.

      Каперанг фон Ден по-прежнему сидел в кресле, облокотясь на стол. Он стрелял в себя через подушку, и подушка теперь была отброшена в сторону, из нее просыпался пух. Пуля же, пущенная каперангом в висок, вышла у него из глаза, и теперь этот глаз желтой осклизлой слякотью стекал по щеке…

      Самое страшное, что фон Ден остался жив и сознание не потерял. Вторым глазом он сейчас с ненавистью глядел на старшого.

      – Подлец, – сказал он Артеньеву. – Ну какой же ты подлец…

      Артеньев насытил пустой барабан еще одним патроном.

      – Будьте же мужественны! – крикнул в бешенстве.

      Пальцами фон Ден тронул свой висок, размозженный пулей, окровавленные руки медленно потянулись через стол – к бумаге.

      – Два слова… – неожиданно попросил он. – Жене…

      Карандаш выкручивался из его пальцев. Артеньев вышел.

      Он дождался второго выстрела. На этот раз фон Ден был мертв, но из кресла не выпал. Сидел – прямой и безучастный, вдавив острый подбородок в грудь. На длинном черном шнурке, словно маятник, раскачивалось пенсне. А перед ним, захватанная кровавыми пальцами, лежала записка к Лили Александровне: «…меня убивают подлецы-карьеристы, свои же офицеры, которым я так много сделал хорошего. „Новик“