Моонзунд. Валентин Пикуль

настила самых храбрейших. Фон Ден развернулся и – вмах! – треснул Жукова по зубам. В паузе между залпами отчетливо лязгнули зубы старшины.

      – А хучь убейте! – осатанел Жуков. – Подымайте сами…

      Каперанг начал привязывать к фалам белый флаг. С высоты дальномеров разносился голос Петряева:

      – Кончайте этот декаданс… Нас же сейчас накроют!

      Артеньев вынул револьвер, ткнул его в спину фон Дена:

      – Долой с мостика! Или пришлепну…

      Фон Ден треснул рукой по оружию, и револьвер Артеньева, матово блеснув, скрылся за бортом. Первое орудие – в панике событий – вдруг замолчало. Германские крейсера, фукая в небо языками огня и копоти, быстро пожирали расстояние, тесня «Новик» в середину своего железного строя.

      – Вы арестованы! – сказал фон Ден старшему офицеру.

      Но тут сзади подошел старший минер Мазепа, заложил руку за шею каперанга и рывком свалил командира на решетки мостика.

      – Хватит уже! – заявил Щирый. – Лучше под трибунал пойду, но этого балагана не могу терпеть… Старший, бери команду!

      – Стойте! – кричал фон Ден, когда сигнальщики стали вязать его фалами. – Стойте же… вы все погибнете!

      Возле боевого телеграфа выпрямился лейтенант Артеньев:

      – Носовая, чего притихли? Давайте ревуна… огонь!

      И толкнул рукояти на «полный». Выбил заглушку на трубы в машину, приник к раструбу амбушюра. Носовая выстрелила, ударившись о медь, Артеньев разбил себе губы. Брызгаясь кровью, он приказывал в машину:

      – Дейчман, давайте из турбин что можете. А чего не можете, тоже давайте… Сейчас на лаге только восемнадцать!

      Стрелки тахометров, плавая в голубом дыму, потянулись дальше, отмечая возросшую ярость турбин. Пять германских крейсеров крепко зажали «Новик» в блокаде своих прицелов. «Новик» пенного буруна не давал, и потому немцы не сразу заметили нарастание его скорости. На крейсерах стали очухиваться, когда эскадренный миноносец пошел на прорыв… В рубках «Новика» неустанно отщелкивал показатель лага: 32 узла… 33… На тридцати четырех узлах вырвались из кольца, после чего умолкли пушки, а на мостик, расслабленно шатаясь, поднялся инженер Дейчман.

      – Меня сейчас избили, – сказал он, плача без стыда.

      – Кто избил? – обступили его офицеры.

      – Мои же кочегары. Грозили вышвырнуть за борт.

      – За что, Леонид Александрович?

      – А за то, что «дейчман» означает «немецкий человек»…

      Дали отбой боевой тревоги, и до мостика дошел слух, что в кубриках заваривается кутерьма. Весть об измене командира задела самолюбие матросов. Казалось, они не могли простить себе своего заблуждения, что ранее подчинялись предателю. Теперь из низов корабля доносились выкрики: «Долой всех немцев! Баронов за борт!» Артеньев осведомился – кто больше всех шумит, и боцман Слыщенко донес, что шумят двое:

      – Портнягин – из первой, а Хмара – из четвертой палубы.

      – Этих крикунов ко мне, – распорядился Артеньев.

      Два матроса поднялись на мостик, посматривая исподлобья.

      –