Куда уходит солнце? Повесть. Соломея Лютова

мне маленькую серую птичку.

      У этой птички была красноватая грудка с зелёным отливом, а на крыльях – белые крапинки.

      Я с любопытством наблюдала, как птичка ходит по земле и что-то выискивает, а потом говорю отцу:

      – Вон, смотри, «каколниста»!

      – Кто-кто? – с удивлением переспросил отец.

      – «Каколниста», – повторила я, показывая пальцем на птичку.

      Отец захохотал, а я не поняла, почему.

      Он сфотографировал «каколнисту», а потом, не переставая хохотать, объяснил мне, что эта птичка зовётся зябликом.

      Теперь я и сама смеюсь, когда смотрю на фотографию того самого зяблика, которого я тогда окрестила странно и смешно.

      Другой случай пополнения моего детского словаря произошёл дома, когда я шарила за креслом и искала там какую-то свою игрушку, а вместо неё обнаружила там старую мамину босоножку.

      Это была чёрная кожаная босоножка на невысокой подошве и с завязками с нанизанными на них цветными бусинками.

      Я вытащила босоножку из-за кресла и, показав её маме, воскликнула:

      – Мам, смотри, «удуис»!

      Мама с улыбкой посмотрела на меня.

      – Что? – спросила она.

      – «Удуис»! О, вот и второй, – я вытащила вторую босоножку. – Вот они, «удуисы».

      Другие босоножки я не называла «удуисами». Такое слово у меня возникло в голове только при виде тех чёрных босоножек с завязками и цветными бусинками.

      Позднее слова для моего языка я изобретала из реально существующих в русском языке слов, а не просто из абстрактных ассоциаций, и уже могла вполне разумно объяснить, почему я то или иное слово придумала.

      Ну, например, когда я впервые услышала мурлыканье кошки, я назвала кошку «звероверочная».

      Всё это потому, что мне слышалось в кошачьем мурлыканье фраза «звери верят».

      И если я вряд ли смогла бы объяснить, почему я назвала зяблика «каколниста», то в данном случае я могла объяснить происхождение слова «звероверочная».

      Потом к словам из моего детского языка начали прибавляться слова из обычного русского языка, и так предметы окружающего мира приобретали у меня двойное название, а позже, когда русский язык стал в моём словаре доминировать, детский – напрочь забылся.

      Глава четвёртая. Раёк

      В раннем детстве я мало общалась со сверстниками.

      Они были мне неинтересны – разноцветные толпы шумных детей.

      Меня никогда не тянуло к ним, мне нравился мой маленький и замкнутый мирок, и я не представляла себе другого.

      Я просыпалась рано, и утреннее солнце заливало мою комнату.

      Я взбиралась на подоконник и подолгу смотрела в окно, наблюдала за жизнью улицы.

      Улица бежала и двигалась – по ней торопливо шли прохожие: старушки, мамаши с детьми и колясками, школьники с рюкзаками, собачники, мужчины в деловых костюмах.

      Изредка проезжали машины; хрипели и сипели на стоянке за гаражами автобусы, и до меня