Танец и Слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина. Татьяна Трубникова

Сергеич носил.

      Сергей усмехнулся. Перстень впору.

      – Ну и носи, – сощурился старичок.

      – Сколько за него хочешь? – спросил Сергей.

      – Сколько я хочу, ты мне дашь. Блоку предлагал… Он отказался. Вот выйдешь отсюда – что тебе первый человек предложит, на то согласишься. По рукам?

      – По рукам, – согласился Сергей.

      Он подивился. Отчего это старичок сам себе противоречил вначале? Ещё раз на убогого глянул. Тот его к выходу подтолкнул. От лампады перед божницей свет играл в самой глубине камня – тёплого, яркого и загадочного.

      Вышел. Яростью сердоликовой ударило солнце в глаза.

      Шёл и думал о словах старика. Как это: Блоку предлагал? Блок – в Питере же! А там, в каморке, странным не показалось, будто так и надо. На Толика старичок похож чем-то. В лица людей вглядывался. Кто? Что ему предложат? На него смотрели. Почему? Ах да, цилиндр… Да ещё он сам смотрит на всех как полоумный… Тьфу. Добрел до дома, до Богословского, по бульварам, а потом через Козицкий. Устал страшно. Будто сто пудов на плечи взвалил. Никто ему ничего не предложил. Поднялся. Вот их квартира. Сорок три. Вошел. Толик валялся на кровати, задрав ноги на спинку. Весело осклабился вошедшему другу.

      – Ты чё такой бледный? – спросил.

      Вскочил, заглянул в глаза.

      – Слушай, Сергун! Я до потрясающей вещи дошёл! Своим умом, имей в виду! Это будет нашей тайной…

      Взял за запястья, усадил рядом. Почувствовал перстень.

      – Вот оно… Вот, – застучало у Сергея в мозгу.

      – О! Где достал? – удивился Толик.

      – Нашёл.

      – Врёшь, Вятка!

      Это была его кличка, так сказать, для внутреннего пользования в кругу друзей, означающая породу коротконогих лошадей.

      – Ну так что за тайна? – спросил Сергей.

      – Мы должны всё себе позволить, понимаешь? – сияющими глазами Толик смотрел в глубь его синевы. – Свобода должна быть внутри, сутью. И на эту нашу свободу, как бабочки на огонь, полетит вся эта дура-публика!

      – Всё? Позволить? И плохое? – удивился Сергей.

      – А что такое «плохое»?! Что? Конина на обед – вот это плохое! Зла нет! Оно – часть добра, – сказал Толик.

      – А как же «не убий, не укради»?

      – Оно тебе надо? Мне – тоже нет. Нам нужна слава, любовь и деньги! И всё это у нас будет. Ну, как? – подставил ему ладонь.

      Сергей легонько хлопнул по ней. Ах, поцарапал перстнем! Лёг в кровать, примятую Толиком, и уснул мертвецким сном.

      Полюбил он бродить с ним кривыми улочками Москвы. Был в них дух патриархальный, душа древняя. И ничто не могло убить её – ни мусор на мостовых, ни разбитые окна, ни топот убегающего вора. Всё это вливалось в них, навеки становясь их частью, их памятью, отпечатком в каменных стенах. Иногда он шёл с Толей за руку и думал: вот они здесь идут, и раньше до них веками люди шли. Тоже мечтали о чём-то. И его след оставит светлое дуновенье в грязных окнах. Может, прозвенят они когда-нибудь о нём?

      Переплетённые пальцы вливали в сердце счастье, невозможное, близкое и щемящее. И – боль.