Аарон. Вероника Мелан

спишь?

      Он так и не погасил ночник.

      – Не сплю.

      – А чего так?

      Его тут же обняли теплые руки – обвились вокруг шеи, притянули к себе. Поцелуй длился несколько секунд; Мила пахла фиалковыми духами, сном и их предыдущим занятием любовью, которое случилось незадолго до прихода Баала. Она хотела – он помнил – принять душ, – но так и разнежилась у него в руках, уснула.

      А теперь ее длинные ресницы вздрагивали, губы нежно улыбались, а взгляд серо-зеленых глаз скользил по его лицу.

      – Голодный?

      – Нет.

      – Кто-то приходил?

      – Друг.

      – Я слышала, как жужжал телефон…

      – Он уже ушел.

      Тишина; шорох простыней. Аарона погладили по плечу.

      – Хочешь, я потру тебе спинку в ванной?

      Она была идеальной. Слишком идеальной – на грани приторности. Но никогда эту грань не переступала, и Канн иногда не мог понять, отчего начинает раздражаться.

      – Не сегодня.

      – А что у нас будет сегодня?

      – Разговор.

      – Да? – тень испуга в глазах быстро сменилась любопытством. – Расскажешь, наконец, откуда у тебя на виске шрам?

      – Нет.

      Губы бантиком, было, надулись, но хозяйка быстро вернула им былую форму – спокойного улыбающегося рта.

      – Я готова. Слушаю. О чем будем говорить?

      Аарон смотрел на лежащую рядом женщину с завуалированным сомнением и какое-то время хранил молчание. Затем, наблюдая за реакцией, изрек:

      – О том, кем я работаю.

* * *

      Ланвиль. Уровень Четырнадцать.

      С утра серое море бесновалось – дул сильный ветер, – а к обеду вдруг утихло, успокоилось и почти уснуло – лишь на поверхности волн играли, напоминая о предыдущем ворчании стихии, пенные белые барашки.

      Искрило яркими лучиками на воде солнце; перекатывалась под подошвами темная и влажная галька; небо вдалеке хмурилось.

      У моря Райна не боялась плакать – слезы казались ей естественным продолжением этого места – солеными на лице брызгами. Не печалью, не болью – просто воспоминаниями, которые, скатываясь по щекам, тонули в скрипучем между камнями песке.

      Воспоминания.

      Много воспоминаний.

      Все, что ей осталось.

      – Почему, прежде чем «полюбить» женщину, нужно обязательно поставить ее на колени? Зачем? – она до сих пор не знала настоящего имени того, с кем встречалась уже неделю. – Неужели тебе не стало бы приятнее, если бы женщина признала твое главенство сама, без насилия?

      Джокер какое-то время размышлял; тогда Райне еще казалось, что разговоры могут его изменить – повлиять на мировоззрение, открыть затхлому от заскорузлых принципов уму новый угол зрения, растормошить, заставить взглянуть на вещи по-новому.

      Зря казалось.

      – Нет, мне приятнее подчинять самому.

      – Для чего? Чтобы доказать собственную силу, превосходство? Неужели нельзя чувствовать все это без постоянного «доказывания»?

      Они