Война роз. Право крови. Конн Иггульден

своего слова или донести до него хотя бы что-то, что я совершу его именем.

      – Всевышний услышит твои молитвы, – ободрил его Джордж. – Остальное же подернуто пологом священной тайны. Было бы греховной гордыней полагать, что нам по силам раскрыть умысел Божий в отношении нас и нашего семейства. Это, брат, тебе не по силам – и к тому же, незачем горевать по тем, кто уже испытывает безраздельное блаженство.

      Уорик, потянувшись, приязненно потрепал епископа за шею. Слова подействовали неожиданно успокаивающе, и он испытал гордость за своего младшего брата.

      – Есть ли у тебя какие-то новости о Йорке? – с кроткой невозмутимостью спросил Джордж.

      Из троих сыновей Невилла епископ воспринимал смерть отца, пожалуй, наиболее спокойно, без ярости, которая поедом ела Джона, или мрачной озлобленности, с которой открывал по утрам глаза Ричард. Что ни уготовано им впереди, в нем непременно заложена цена за все беды, все страдания, которые им пришлось вынести, считал Джордж.

      – Эдуард ничего не пишет, – сказал Уорик с нескрываемым раздражением. – Я бы даже не узнал о его победе над Тюдорами, если б не их собственные пораженцы, все в рванине, которых поймали и допросили мои люди. Последнее, что я слышал, – это что Эдуард Йоркский сидел на горе битых валлийских лучников и заливал свое горе по потере отца и брата. Мои послания насчет того, как я отчаянно нуждаюсь в нем здесь, остались без ответа. Я знаю, что ему всего лишь восемнадцать, но в его возрасте… – Ричард подавленно вздохнул. – Иногда я думаю, что в его медвежьих габаритах по-прежнему кроется мальчик. Не понимаю, как он может мешкать в Уэльсе, предаваясь своему горю, когда на меня сюда движется королева Маргарет! Он озабочен только самим собой, своим благородным горем и яростью. Ощущение такое, будто до нас или до нашего отца ему и дела нет. Поймите меня, парни: я говорю это только вам, и никому другому.

      Со смертью своего отца Джон Невилл сделался бароном Монтегю. Возвышение сказывалось богатством нового плаща, толстых шосс[4] и сапог хорошей выделки, купленных в кредит у портных и обувщиков, которые могут ссужать лордам, но рыцарям – никогда. Несмотря на слои теплой одежды, на взбухающие стены палатки Монтегю смотрел с содроганием. Сложно представить себе хоть какого-то лазутчика, способного подслушивать сквозь гул и свист ветра, хотя осторожность, как известно, монет не требует.

      – Если этот ветрина распояшется еще немного, нашу палатку схватит и понесет над всей армией, как знамение, – невесело пошутил Джон. – Брат, при всей своей юности этот мальчик Йорк нам нужен. Нынче утром я сидел с королем Генрихом, пока тот распевал под дубом псалмы. Тебе известно, что какой-то кузнец обвязал ему ногу веревкой? – Уорик, отвлекаясь от раздумий, поднял голову, на что Джон Невилл успокоительно выставил вперед обе руки. – Боже упаси, брат, не кандалы! Просто веревку с петлей, вроде конских пут, чтобы наш блаженный не убрел невесть куда. Ты вот рассуждаешь о мальчишке в Эдуарде, но он, по крайней мере, хороший, сильный малый,

4

Шоссы – мужские чулки-штаны в XI–XV вв., во времена позднего Средневековья приобрели вид штанов-трико.