Илион. Дэн Симмонс

в чужой шкуре мы легко узнаем друг друга по зеленоватому свечению, которым Олимпийцы наградили каждого схолиаста. Да, вот и Найтенгельзер в образе троянского увальня-пехотинца, что забрался на край низкого утеса понаблюдать за бойней со стороны. Избавившись от Шлема Аида, преображаюсь в троянца Фалка (парня вскоре настигнет пика Антилоха) и отправляюсь поздороваться.

      – Доброе утро, схолиаст Хокенберри, – произносит он при моем приближении.

      Мы общаемся на чистом английском: никто не расслышит неведомую речь за лязгом боевой бронзы, грохотом колесниц и воинственными криками. А если вдруг и расслышит, невелика беда – в этой разношерстной команде привыкли ко всяческим чудным диалектам.

      – Доброе утро, схолиаст Найтенгельзер.

      – Где ты пропадал целый час или около того?

      – Устроил передышку, – вру я.

      Такое случается. Бывает, одного из нас с души воротит от этой мясорубки, тогда лучше квитироваться в Трою, провести часок-другой в тишине, а еще приятнее – пропустить большую глиняную бутыль вина.

      – Неужели я что-то пропустил?

      Товарищ по ремеслу пожимает плечами.

      – Диомед наконец довыделывался и получил стрелу в плечо. Точно по расписанию.

      – От Пандара, – киваю я в ответ.

      Пандар – тот самый лучник, что ранил Менелая.

      – Я видел, как Афродита вдохновила его выстрелить, – говорит Найтенгельзер, не вынимая рук из карманов плаща.

      Вообще-то в греческих плащах нет карманов. Поэтому он вшил их сам…

      Погодите-ка, а вот это уже новость. Гомер ни словом не обмолвился о том, чтобы улыбколюбивая дщерь Зевса подтолкнула Ликаонова сына к подобному шагу – разве только убедила пустить стрелу в Менелая, дабы нарушить перемирие. Бедолага Пандар, сегодня ты действительно игрушка в руках богов… А ведь это твой последний день.

      – И что, сильно Диомед ранен? – интересуюсь я.

      – Сфенел оказался поблизости, вытащил наконечник. Видимо, тот был неотравленным. Только что Афина квитировалась на поле, отвела в сторонку Диомеда и «…силу влила во члены героя, в ноги и руки».

      Странный перевод, мне такой не попадался.

      – Опять нанотех, – вздыхаю я. – Так Диомед уже нашел дерзкого Лиаконида и прикончил его?

      – Да, минут пять назад.

      – И как, успел Пандар произнести свою коронную речь перед смертью?

      В моем любимом переводе парень оплакивает собственную участь аж целых сорок строчек, заводит бесконечный диалог с Энеем – да-да, с тем самым! – и на пару с ним гоняет на колеснице, швыряя копьями в раненого ахейца.

      – Нет, – отзывается Найтенгельзер. – Промазав в первый раз, он только и крикнул: «Мать моя женщина!» Потом запрыгнул на колесницу к Энею, бросил в Диомеда копье, пробил щит и доспехи, но плоть не задел. А когда получил от грека пикой промеж глаз, сказал еще: «Вот дерьмо!» – и помер. Что поделать, и Гомера подчас заносило: монополия на прямую речь чревата соблазнами.

      – А Эней?

      Какая жалость. Пропустить столь важную для «Илиады»