Агент СиЭй-125: до и после. Ана Хит

повторила я.

      – Как не пустили? – дошло до папы.

      – Так, просто и быстро, без очереди, – растерянно объяснила я.

      Для папы это был настоящий шок. Он просто не мог себе представить, что американские власти могут так обойтись с честным и свободолюбивым человеком. Он недоумевал: ведь Америка – это символ прав человека. Что же происходит?!

      Остаток дня прошёл в мрачном настроении. Мы даже не пошли гулять, вернулись домой и стали думать, как же быть. Совместно с друзьями мы пришли к выводу, что если завтра улетим домой, отложим это дело в долгий ящик, то вообще ничего не выйдет; надо постараться что-то изменить, пока свежо. Возвращаться в то же консульство не было смысла, вот мы и решили сдать свои самолётные билеты и отправиться в Москву, в посольство.

      Вещей у нас с собой не было никаких. В Москве с каждым днём становилось холоднее, в Ереване и меня, и папу ждала работа. Утром во вторник мы прибыли в Москву и сразу же направились в посольство. Очередь была невообразимая. Люди ждали приёма по три-четыре недели, причём должны были приходить на перекличку к посольству дважды в день, и каждый день им давали новый номер, а иногда проводившие перекличку добровольцы-активисты (такие характерные для коммунистической Москвы) мухлевали, списки терялись, и всё начиналось сначала.

      После того, как мы запустили «процесс», я поселилась у своей знакомой в общежитии МГУ, а папа уехал. Я аккуратно проводила каждый день по одному и тому же сценарию: утром – перекличка, выдача нового номера, вечером – перекличка. А между двумя перекличками, когда становилось ясно, что и на следующий день мне не попасть на приём, надо было спешно ехать в транс-агентство менять билет на послезавтра и звонить на работу: просить, чтобы меня заменили ещё на один день.

      Дело шло уже к концу сентября. В Москве был почти что мороз, и всё время лил промозглый дождь. Между прочим, в Москве даже меховая шуба не может укрыть от холодного, насквозь пронизывающего ветра, а у меня не было ничего, кроме одной летней майки (помню, как сейчас, коричневый гладкий t-shirt) и юбки (кремовая, в складку), в которых я героически замерзала, упорно преклоняясь перед иностранщиной.

      Наконец, через три с половиной недели дошло дело и до меня. Последний день был самым трудным, надо было толкаться и всех распихивать, иначе кто-то мог вытолкнуть тебя и зайти с твоим номером. Но и с этим всё обошлось, и я каким-то образом оказалась у окошка, где торопливо выпалила, что еду из Ленинграда, что там произошло недоразумение, и что хочу поговорить с кем-нибудь более высокопоставленным, нежели окошечный клерк. Мне любезно назначили встречу через три дня, но при этом предупредили, что ни один сотрудник менять мнение или решение другого сотрудника не будет, короче, намекнули, что зря стараюсь.

      Я снова поехала в трансагентство, поменяла билет, надеясь, что в последний раз, а вечером решила пойти в гости – в общежитие Академии Наук, где обитали несколько знакомых, в том числе мой одноклассник и хороший друг Арик.

      В те годы в Москве аспиранты-армяне из МГУ