Пассажирка. Александра Бракен

на поверхности.

      Просто играй.

      Она нырнула в ларго, приостановившись только на успокаивающий вдох. Семьсот зрителей уставились на нее. Два такта, три такта…

      Он наполз на нее медленно, просачиваясь сквозь сознание, словно свет, согревающий занавес. Сосредоточения хватило лишь на несколько секунд; звук, начавшийся шепотом, шипением радиопомех на заднем фоне музыки, внезапно взорвался резонирующим воплем. Криком.

      Этта пробралась через несколько следующих нот, глаза неистово искали кабину техника, чтобы получить знак, останавливаться ли ей или продолжать. Зрители по-прежнему глазели на нее снизу вверх, словно ничего не слышали…

      Этот звук был не из тех, что мог бы воспроизвести человек, не надорвав инструмент.

      Мне остановиться? Начать сначала?

      Она скрестила струны и смазала следующие три ноты, и ее пронзило беспокойство. Почему никто ничего не делает с этим звуком – с визгливым резонансом. Он врезался в ее барабанные перепонки, перетягивая внимание. Все тело Этты, казалось, свело судорогой, из-за подступающей тошноты над верхней губой выступили бисеринки пота. Словно… словно кто-то водил ножом по задней части ее черепа.

      Воздух завибрировал вокруг нее.

      «Остановите, – подумала она в отчаянии, – остановите это».

      Я испортила…

      Элис была права…

      Этта не подозревала, что вообще перестала играть, пока на краю сцены не появилась Гейл с белым лицом и широко раскрытыми глазами. Прижав лицо к руке, Этта попыталась перевести дыхание, перебарывая ощущение, что легкие сжались. Она не могла смотреть за зрителей. Не могла искать глазами Элис или маму, наверняка в ужасе наблюдающих за ней.

      Тошнотворная волна унижения захлестнула грудь, шею, лицо, и впервые за почти пятнадцать лет выступлений Этта повернулась и убежала со сцены.

      Преследуемая звуком, изгнавшим ее.

      – В чем дело? – спросила Гейл. – Этта? Ты в порядке?

      – Резонанс, – пробормотала она, почти не слыша себя. – Резонанс…

      Мишель, куратор, проворно выдернула Антониуса из ее рук, прежде чем она его выронила.

      – Никакого резонанса, – проговорила Гейл. – Позволь мне предложить тебе стакан воды… и найдем тебе местечко…

      Это неправильно. Взгляд Этты метнулся вокруг, ища лица других скрипачей. Они бы услышали…

      Только они явно ничего не слышали. Звук резонанса и собственное колотящееся сердце заполняли молчание скрипачей, встречавших ее взгляд пустыми лицами.

      Я не сошла с ума, не сошла…

      Этта сделала шаг назад, чувствуя себя зажатой в ловушке между их жалостью и стеной звука, волнами обрушивающегося на ее спину. Паника всколыхнула в горле обжигающую желчь.

      – Идите! – лихорадочно сказала Гейл одному из пожилых мужчин. – Да выходите же!

      – Я позабочусь о ней.

      Темноволосая девушка, София, вышла из зеленой комнаты, протягивая к Этте руку. Она не представляла, как нетвердо стоит на ногах,