Мерцающие. Тед Косматка

здесь, в этой жизни. Он говорил, что мать стареет. Рассказывал о братьях, сестрах, племянниках, и я начинал понимать, какую тяжелую ответственность он на себя взвалил.

      – Ты никогда не говоришь о себе, – заметил он однажды.

      – Нечего особо рассказывать.

      – Семьи нет. Ты один живешь?

      – Угу.

      – Значит, только это. – Он обвел рукой лабораторию. – Только работа. Люди забывают, что когда-нибудь умрут. Жизнь – это не только карьера и оплата счетов.

      Он склонился над вентильной матрицей с паяльником в руках и переменил тему:

      – Я слишком много болтаю – тебя, верно, уже тошнит от моего голоса.

      – Ничего подобного.

      – Ты мне очень помогаешь с работой. Чем я могу отплатить тебе, друг?

      – Можно деньгами, – отшутился я. – Предпочитаю крупные чеки.

      – Вот видишь. Все о счетах.

      Он тихонько поцокал языком и еще ниже склонился над работой.

      Мне хотелось рассказать ему про свою жизнь.

      Мне хотелось рассказать ему о работе на QSR, о том, как узнаёшь вещи, которые хотелось бы сразу забыть. Мне хотелось сказать ему, что у памяти есть масса, а у безумия цвет; что у любого оружия есть имя, и это одно и то же имя. Мне хотелось сказать ему, что я понимаю, как у него с табаком; что я однажды был женат, но не сложилось; что я часто разговариваю тихонько с отцовской могилой; что мне очень давно не бывало по-настоящему хорошо.

      Но ничего этого я ему не сказал. А заговорил об эксперименте. О том, что умел.

      – Это началось полвека назад с мысленного эксперимента, – сказал я ему. – Речь шла о попытке доказать неполноту квантовой механики. Физики чуяли, что не всё сводится к квантовой механике, потому что теоретики слишком вольно обходились с реальностью. Все дело было в этом невозможном противоречии: фотоэлектрические эффекты доказывали корпускулярную природу света – поток отдельных частиц; опыты Юнга говорили, что свет – это волны. Но прав мог быть только кто-то один. Конечно, со временем, когда техника догнала теорию, оказалось, что экспериментальные результаты укладываются в формулы. Математика говорит, что можно узнать позицию электрона или его энергию, но не то и другое сразу.

      – Понятно.

      – Ты про туннельный эффект слышал? – спросил я.

      – В электронике его иногда называют туннельной утечкой.

      – Принцип тот же самый.

      – И какая связь?

      – Оказалось, что формулы – вовсе не метафоры. Математика убийственно серьезна. Она не шутит.

      Сатвик, продолжая паять, насупился.

      – В познании мира надо добиваться точности.

      Несколькими минутами позже, тщательно настраивая свою матрицу, он ответил на мой рассказ своим.

      – Один мудрый учитель привел в лес четверых царевичей, – начал он. – Они стреляли птиц.

      – Птиц… – повторил я, дивясь, куда свернул разговор.

      – Да, и на высоком дереве увидели прекрасную птицу в ярком оперении. Первый царевич сказал: «Я подстрелю эту птицу», – и спустил