Небо над бездной. Полина Дашкова

огромное усилие воли, чтобы не дрогнула рука. Он продолжал шить, не позволяя себе ни на мгновение отвести взгляд от операционного поля, даже когда рядом громко охнула сестра и несколько инструментов со звоном упали на пол.

      – Я отрекаюсь от страны, в которой родился и живу, во имя благословенных мест, которых достигну, отринув этот нечистый мир, проклятый небесами, – отчетливо произнес Линицкий.

      – Боже, у него глаза открыты, – крикнула Лена, – он не спит, сделайте что-нибудь!

      Анестезиолог приложил пальцы к шее больного и через секунду произнес:

      – Да нет, спит, пульс ровный, хорошего наполнения.

      – Освобождаю тебя от клятвы, срок истек, ты свободен, ты здоров и свободен, – сказал Валя, подстраивая свой голос к ритму бормотания больного и вдруг добавил, не поворачивая головы, не меняя интонации, – уведите ее от стола, быстро.

      Надо отдать должное Бокию, он отреагировал моментально. Подошел к сестре, взял ее за плечи, повел в угол, усадил на стул. Место сестры занял анестезиолог.

      Валя продолжал диалог с больным, и скоро Линицкий затих, закрыл глаза. Говорил только Валя.

      – Ты свободен от клятвы и от памяти о ней ты свободен, во сне выздоравливает твое тело, каждая клетка наливается покоем и силой, вместе с телом выздоравливает твоя душа.

      – Вот рассказали бы мне, ни за что не поверил бы, – нервно усмехнулся анестезиолог.

      – Такое никто никогда вам не расскажет, и вы никому никогда не расскажете, вы должны молчать, – донесся голос Вали, – вы все забудете.

      Только закончив операцию, Михаил Владимирович отдал себе отчет в том, что более всего поразило его. Едва лишь начал звучать странный монолог Линицкого, Бокий подскочил к столу, выключил фонограф, а потом уж спокойно отвел в сторону медсестру.

* * *

      Москва, 2007

      Хорошо, что Соня успела пододвинуть скамеечку, иначе Петр Борисович упал бы на пол и пребольно ударился. Картина, открывшаяся ему, когда он раздевался в прихожей, могла быть только галлюцинацией. В дверном проеме стоял старик Агапкин, смотрел на него и широко, радостно улыбался, демонстрируя белоснежную роскошь зубных протезов. То, что позади старика стоит Савельев и поддерживает его под мышки, Кольт заметил не сразу.

      – Ну, ну, Петр, не падай в обморок, не пугай меня, – сказал старик, – ты как себя чувствуешь? Почему не здороваешься?

      – А-а, – только и сумел выговорить Кольт.

      – Это всего лишь я, жалкий вредный старикашка, – продолжал Федор Федорович, снисходительно глядя на него сверху, – вот, Соня купила мне кроссовки. Правда, замечательные?

      Он приподнял ногу, обутую в новенькую сине-белую кроссовку и осторожно подвигал ступней. При этом чуть не упал, Савельеву пришлось покрепче ухватить его. Только тогда Кольт заметил, что старик все-таки стоит не совсем самостоятельно.

      – Это тебя немного утешает? – с упреком спросил Федор Федорович, словно прочитав его мысли. – Да, сам пока не могу, но мы тренируемся, понемногу, каждый день.