Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Роман. Том II. Вячеслав Борисович Репин

в дорогу несчастного бельгийца. Покушаться на дядьку могли и ливийцы, и кто-нибудь из Руанды (он мудрил с заирцами, а тех поддерживали израильтяне). Но тут сам черт голову сломит. Я лоялен. Из-за войны в Персидском заливе в регионе всё, конечно, бурлит и бродит. Поэтому можно понять и наши власти. Но будь с Леопольдом осторожен: слишком свято он верит в «честь мундира» и в непогрешимость своих работодателей. Он обязательно тебе позвонит.»

      – Хорошо то, что хорошо кончается. А всё же невероятно… Какая невероятная история! Что еще за святые отцы? При чем здесь Москва? – недоумевал Мартин Грав, расхаживая по холлу и разводя руками. – Будь добр, Питер, объясни же нам, что всё это значит?

      – Вот… Здесь всё написано… – Неловким жестом Густав Калленборн протянул Граву письмо.

      Недовольно взяв листки, Грав сел на диван и невидящим взглядом уставился в написанное.

      Все молчали.

      – Дядьке в Брюссель звонил кто-нибудь?

      – Лучше повременить. Он же просит в письме, – сказал Петр.

      – С чем повременить?

      – Он просит повременить какое-то время, не мутить воду, – повторил Петр. – Если у тебя есть другое предложение, то ради бога…

      – Я всё могу понять. Это послание, кстати, тебе адресовано, тебе и решать. Но между нами говоря… Этот дядька, вертолеты, израильтяне… Как в Советский Союз его угораздило умотать?

      – В Россию, – поправил Петр.

      Но взгляды компаньонов всё же устремились на Грава, будто в этом вопросе и заключалась суть полученной новости.

      – Он же русский, – сказал Бротте, переведя взгляд на Петра.

      – Да ладно… Такой же, как я китаец! – бросил Грав. – Я как-то ехал в такси, меня вез африканец, черный как черт. Что-то балаболил, необычно рыкая, и я спрашиваю его: «Откуда у вас такой акцент?». «В России, – отвечает, – подхватил. Русский акцент. Я там учился». Так что…

      – Смешно – дальше некуда, – сухо заметил Петр.

      – Скажу откровенно, я больше ничего не понимаю.., – подытожил Грав.

      Своим скептицизмом Грав выражал между тем общее мнение. Петр чувствовал, что это настроение разделяет даже Калленборн, несмотря на то, что его первая реакция была совершенно искренней и даже бурной: тряся копной седых волос, Калленборн рыскал по кабинету, похожий на вставшего на дыбы медведя, и, не находя эпитетов, скалился, тряс лицом, костлявым кулаком больно поддавал Петру в плечо и не переставал бормотать: «Ишь ты, черт! А я-то думал. Бывают чудеса и в наше время…»

      Дискуссия возобновилась на следующий день. Во мнениях произошел окончательный раскол. Секретарша Анна, Калленборн и по инерции Жорж Дюваль склонялись на сторону Петра. Но это не мешало Калленборну разводить руками и всё чаще смотреть в пол, как только Грав брал слово, пытаясь вывести всех на чистую воду:

      – Я же не говорю, что не могу понять его… У каждого из нас найдется миллион