Одинокие следы на заснеженном поле. Николай Железняк

они не стерлись.

      – Видишь, как я устроил?.. И все равно, как я без тебя – умом и не понять. Все ведь на тебе держалось…

      Вот и тогда они так же разместились… А как еще сказать?..

      И старик на время прикрыл тяжелые веки…

      Когда Павел Иосифович после некоторой задумчивости приподнял голову, комната неожиданно заново осветилась: в разрыве свинцово-темных осенних облаков, верхние клубы которых окрасились в плотно-серый цвет дыма садового костра, лишенного доступа воздуха наброшенными охапкой увядшими листьями, показалось багровое светило, окрашивая алым истончающуюся узкую горизонтальную оборку многослойных туч.

      В тот ноябрьский день, второго числа, в первый год двадцать первого века от Рождества Христова, он сидел в своем привычном кресле у окна; жена, Агнесса Викторовна, как обычно напряженная, – на стуле у входа; Юрий – в другом кресле. Михаил как раз появился последним из коридора, ходил на кухню выпить воды – звякнул угольным носиком стеклянный графин о круглый край тонкостенного стакана. Он всегда пил только воду. Простую. Психолог, почему-то прикрывая глаза козырьком ладони и потирая указательным пальцем висок, говорила: индивидуалист, таким одиночество не в тягость, установить с ними контакт тяжело.

      Качнувшись туловищем вперед, Павел Иосифович попытался увидеть старшего сына за выступом стены. Тот обычно здоровался кивком головы. Вздергивал подбородок, не глядя ни на кого.

      «На работу пора. Заеду еще. На вокзал тебя отвезу». – Михаил и разговаривал, ни к кому конкретно не обращаясь.

      Но жена все равно согласно покивала сыну в ответ, хоть и не видела его.

      «Такси уже вызвали», – отозвался Юрий.

      «Ты бы поел, сынок».

      Снизу вверх, улыбаясь глазами, чему помогали приподнимавшиеся за взглядом светлые брови, Агнесса Викторовна посмотрела на высокого Михаила.

      «Ма!..»

      Михаил молниеносной судорогой передернулся от лица до стоп, как мальчишка, утомленный неусыпным контролем взрослых. Еще раз Павел Иосифович заглянул на старшего сына.

      «Рыбка очень вкусная!.. Ты бы попробовал, Миша. Мама сейчас себя плохо чувствует, но все равно приготовила. Юре понравилось. Да, Юра?..»

      Павел Иосифович слабо улыбнулся сыну.

      Ася обычно звала их есть, когда у нее все было готово и приборы располагались на своих местах. Небольшой стол на четверых одной из длинных сторон стоял вдоль стены. Они с Михаилом сидели напротив наполовину окрашенной салатной стены с отбивкой узкой полоски темно-зеленой филенки, выше которой простиралась известковая побелка, переливаясь по закругленному стыку на потолок.

      На табурете маленькому Юре было низко, и он подкладывал, сгибая, под себя одну ногу. Ася выдала плоскую квадратную подушку, чтобы ему было удобнее и теплее на просторной, бедно обставленной кухне, глядевшей окном к призрачному свету на север, – где поднимался обрывистый склон высокой, гораздо выше крыши их одноэтажного дома, крутой насыпи автомобильного