Есенин за 30 минут. Отсутствует

есть настоящий гражданин села: «…Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый Бог весть с какой далекой стороны. И это я! Я, гражданин села…».

      И тут же призывает себя успокоиться и смириться с новой правдой жизни: «…Ведь это только новый свет горит Другого поколения у хижин…». Поэта пугает исковерканный язык, который кажется не знакомым: «…Язык сограждан стал мне как чужой, В своей стране я словно иностранец…». Беспокоит, что на смену исконно народным песням пришли какие-то политизированные призывы и воспоминания: «…Рассказывает важно о Буденном…» Уж мы его – и этак и раз-этак, – Буржуя энтого… которого… в Крыму…» И клены морщатся ушами длинных веток…» – даже природе противно это слушать. Это касается и молодежи: «…С горы идет крестьянский комсомол, И под гармонику, наяривая рьяно, Поют агитки Бедного Демьяна…».

      Есенина глубоко печалят эти перемены, он чувствует себя не нужным, а свою поэзию – глупой: «…Моя поэзия здесь больше не нужна, Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен…». Вместе с тем, у поэта достаточно здравого смысла для понимания тщетности своих протестов. Бесполезно сопротивляться новым временам, нравам и поколениям, поэтому он говорит: «…Как есть все принимаю. Готов идти по выбитым следам. Отдам всю душу октябрю и маю…». Единственное, с чем принципиально не согласен Есенин – это предать родной язык и уподобиться толпе, утратить свою уникальность, изменить поэтическому дару. Нет, поэт навсегда останется верен себе и музе: «…Но только лиры милой не отдам… Я не отдам ее в чужие руки, Ни матери, ни другу, ни жене. Лишь только мне она свои вверяла звуки…».

      Спит ковыль…

      Спит ковыль. Равнина дорогая,

      И свинцовой свежести полынь.

      Никакая родина другая

      Не вольет мне в грудь мою теплынь.

      Знать, у всех у нас такая участь,

      И, пожалуй, всякого спроси –

      Радуясь, свирепствуя и мучась,

      Хорошо живется на Руси.

      Свет луны, таинственный и длинный,

      Плачут вербы, шепчут тополя.

      Но никто под окрик журавлиный

      Не разлюбит отчие поля.

      И теперь, когда вот новым светом

      И моей коснулась жизнь судьбы,

      Все равно остался я поэтом

      Золотой бревенчатой избы.

      По ночам, прижавшись к изголовью,

      Вижу я, как сильного врага,

      Как чужая юность брызжет новью

      На мои поляны и луга.

      Но и все же, новью той теснимый,

      Я могу прочувственно пропеть:

      Дайте мне на родине любимой,

      Все любя, спокойно умереть!

      Стихотворение создано за полгода до самоубийства поэта и посвящено прощанию с родным селом Константиново. Есенин чувствовал, что больше туда не вернется, поэтому решил увековечить красоту родного края: «…Радуясь, свирепствуя и мучась, Хорошо живется на Руси…» и «…Свет луны, таинственный и длинный, Плачут вербы, шепчут тополя…».

      При этом, даже понимая всю неотвратимость