Обрученная с Розой. Симона Вилар

противника. Между тем Эдуард ничего не имел против Джорджа Невиля, хотя после измены Уорвика и забрал у него большую государственную печать, лишив также и должности канцлера. Тогда Ингильрам почти торжествовал, однако, когда Эдуард позволил Джорджу Невилю совершить обряд крещения своей дочери, вновь потерял надежду. С отчаяния он вернулся к своим мирским привычкам, но, и греша, продолжал мечтать, что рано или поздно брат изменника Уорвика будет лишен своего поста, а он, настоятель одной из крупнейших северных обителей, получит долгожданный сан.

      Сейчас аббат Ингильрам стоял подле герцога Йоркского, улыбался и всем своим видом излучал готовность услужить. Был он человеком крайне изнеженным. Его объемистый живот скрывала шелковая сутана, отороченная пышным мехом и вышитая мелкими жемчужинами, а волосатые, беспрерывно шевелящиеся пальцы были унизаны перстнями, стоимость которых могла составить половину графства. Монашеский капюшон аббата был откинут, открывая круглую, как шар, голову с венчиком черных, зачесанных на лоб волос и свежевыбритой тонзурой. Лицо на первый взгляд могло показаться простоватым и добродушным, но, приглядевшись повнимательнее, можно было заметить, что заплывшие жиром глазки Ингильрама глядят проницательно и лукаво. Сейчас они напряженно пытались прочесть на лице могущественного брата короля, с чем тот пожаловал в аббатство, ибо сей молодой горбатый герцог никогда ничего не предпринимал без дальней цели.

      Тем временем подали обед. Ингильрам постарался угодить гостю, и теперь перед проголодавшимся Ричардом возвышался румяный пирог с олениной, компанию которому составили тушеные фазаны, рябчики в миндальном молоке, всевозможные паштеты и мягкие белые сыры с тмином. В высоких графинах плескалось превосходное вино.

      Герцог пригласил аббата разделить трапезу и, энергично жуя, повел разговор издалека. Заговорил об установившейся наконец-то погоде, о здоровье короля Эдуарда, о делах аббатства, о голоде, угрожавшем провинции.

      Настоятель сначала ел понемногу и помалкивал, следя за важным гостем. Однако отец Ингильрам был слаб, еда и питье кружили ему голову, и в конце концов он распустил пояс и принялся уплетать за обе щеки, вытирая руки о скатерть и болтая с герцогом о делах:

      – Вы говорили о голоде? Увы, толпы оборванцев отираются вокруг монастыря, клянча подаяние. Из благочестивых побуждений я творю милостыню, но вовсе не обязан кормить и поить всех бездельников, которые не сумели позаботиться о себе с осени. А вот наши амбары полны. Мои монахи не бездельничают: солонина, вино, мука – всего в изобилии. Обновлена церковь, починены крыши, построен новый подъемный мост. Ах, ваша милость! При таком опыте под моей рукой мог бы процветать не только монастырь, но и целая епархия. – Глостер деликатно ушел от обсуждения этой темы, однако аббат снова и снова гнул свое. – Как могло случиться, что родной брат злейшего врага короля значится его духовным наставником и епископом Йорка?! Поистине люди порой не ведают, что творят. За что ни возьмется Невиль, все идет прахом.