Приключения Весли Джексона. Уильям Сароян

двинулся по дороге к казармам.

      – Ну, что поделывал? – спросил Джо.

      – Ничего особенного.

      – На небо смотрел?

      – Ну конечно.

      – Понравилось?

      – Еще бы.

      – Думал о чем-нибудь?

      – Так, немножко.

      – О чем, например?

      – О том, как печальна судьба человека.

      – Почему вдруг такие мрачные мысли?

      – Не знаю. Просто так.

      – Окликать пришлось кого-нибудь?

      – Раза два. А тебе?

      – Славу богу, ни разу.

      – Почему слава богу?

      – Кто я такой, чтобы спрашивать, кто идет? Я иду, вот кто. Всякий раз – я. Ждать устал?

      – Немножко.

      – Спать хочется?

      – Ни чуточки.

      – Я тоже думаю пока не ложиться. Песни старые пел?

      – «Валенсию».

      – Молитвы читал?

      – «Отче наш».

      – Вспоминал прежнее время, старых друзей?

      – Детство вспоминал. И отца.

      – Посмеялся над чем-нибудь?

      – Немножко.

      – Поплакал?

      – Что?

      – Поплакал, говорю? Про себя или на самом деле?

      – И так и сяк.

      – О чем?

      – Обо всем понемножку.

      – Я тоже, – сказал Джо. – Собачонка не прибегала, не заводила дружбы?

      – Ага. А к тебе?

      – Ага, – сказал Джо.

      – Почему это у них так странно? – спросил я.

      – Что ты хочешь сказать?

      – Почему собаки с одними заводят дружбу, а с другими нет?

      – Они готовы завести дружбу со всяким.

      – Говорят, они избегают тех, кто не так пахнет.

      – Нет таких людей на свете, которые не так пахнут, – сказал Джо.

      – Ну, может, не так пахнут на их собачий вкус.

      – Может быть, – сказал Джо. – Только не стоит судить о людях на собачий лад. У нас свой, человеческий запах.

      – Возможно.

      Мы приехали в караульное помещение, попили кофе с бутербродами, долго сидели и разговаривали. Потом растянулись на койках и уснули. Незадолго до шести нас разбудили, развезли опять на грузовике по постам, и мы простояли еще два часа в карауле.

      Было почти половина девятого, когда я вернулся в роту, и я прошел прямо в канцелярию, чтобы отдать сержанту Какалоковичу его бумажки. Он сидел за своим столиком и просматривал список больных. Да и у него самого вид был нездоровый. Когда он поднял на меня глаза, я даже не улыбнулся. Никого, кроме нас, там не было, так что я достал бумажки из кармана и протянул ему. Он посмотрел на меня испытующе, как будто хотел угадать, много ли я знаю, и, по-видимому, решил, что я знаю достаточно, потому что сказал:

      – Спасибо, Весли.

      Я ужасно обрадовался, что мне не пришлось говорить неправду, и благодарил Бога, но, когда я повернулся, чтобы идти, сержант вдруг спросил очень спокойно:

      – Лу Марриаччи ты видел?

      Я испугался; вот теперь мне придется солгать, и я уже до конца своих