Дела адвоката Монзикова. Зяма Исламбеков

опером?! – несколько нерешительно перебил Монзиков витавшего в облаках предстоящего литературного успеха Владимира Николаевича. – Старшим, – тихонечко добавил Монзиков.

      – Все хорошо, все хорошо! Все очень-очень хорошо! – Кефиров вдруг начал выпроваживать Монзикова из кабинета, ссылаясь на то, что у него очень много работы.

      Как только дверь за Монзиковым закрылась, РУВД содрогнулось от протяжного крика, исходившего из кабинета отдела кадров. Закрывшись на два оборота замка, Кефиров в экстазе и предвкушении литературной славы начал творить. До глубокой ночи на бумагу строчка за строчкой ложились прекрасные рифмы, наполненные искренностью и чистотой, пафосом и большой жизнеутверждающей силой.

      Тетя Клава – уборщица, убиравшая раз в неделю кабинеты отдела кадров, зайдя к Владимиру Николаевичу в 8⁰⁰ утра, увидела маленького майора, сладко спавшего с непосредственной детской улыбкой за большим, заваленным исписанными и скомканными листками столом. Она тихонечко взяла из рук спящего Кефирова оконченный очередной шедевр и по слогам в полголоса начала читать.

      Солнце светило, птицы кричали,

      Звери и птицы радостно бегали,

      Только коровы уже не мычали,

      Они отдоились и уже не прыгали.

      Природа гордилась своими детьми,

      И солнце, и небо было прекрасно.

      Люди! Будьте всегда Людьми!

      Любите друг друга сильно и страстно!

      Пусть будет удача везде и всегда!

      И каждый праздник будет прекрасным!

      А боль и беда уйдут навсегда,

      Чтоб жизненный путь озарялся светом ясным!

      Тетя Клава, закончив чтение, с грустью и тревогой посмотрела на сладко спавшего Кефирова. «Бедненький! Совсем зарапортовался! Пора тебе, касатик, в отпуск! Ох, пора, бедненький мой!» И она нежно погладила его по головке.

      Через полчаса, после уборки в кабинете начальника РУВД, Кефиров был вызван на ковер к начальнику управления.

      – Ну, Кефиров, рассказывай! Как это ты дошел до того, что стал втихаря писать стихи? А?

      – Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится. Даю Вам честное…

      – Ты подумай только, пишет давно и помногу, а я ничего и не знаю!? Да?

      – Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится. Честное слово…

      – Ну, наглец, а? Думал, что это все останется в тайне, да? – начальник явно был в ударе.

      – Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится!

      – Да ты не перебивай, когда я говорю! А ну говори, быстро, это ты написал, что мне показали? – и начальник протянул несколько скомканных, сжеванных клочков бумаги.

      – Я, товарищ полковник, – промямлил Кефиров.

      – Молодец! Ну, Кефиров, действительно правы те, кто считает, что кадры решают все. А чего же ты мне ничего не посвятил, а? – начальник смотрел на Кефирова с надеждой услышать, что у него есть и для начальника столь же прекрасное, столь же чистое и невинное.

      Но Кефиров, словно воды в рот набрал. В течение 15 минут, что говорил любимый начальник, Владимир Николаевич только стоял, как шпиль, и тяжело, и виновато вздыхал. В конце часовой беседы начальник