Арденны. Михель Гавен

и складывала бинты после перевязки.

      – Вам лучше?

      Он потрогал повязку на голове. Отбросив длинные волосы, слипшиеся от снега, она посмотрела на него. И он почувствовал, как сердце заколотилось от волнения. Этот взгляд он узнал бы из тысячи.

      – Я видел картины Генри Мэгона в Академии художеств в Лондоне, – проговорил, едва переведя дух. – Я там учился. Пытался их копировать, но у меня ничего не вышло. Вы знали его?

      – Больше того, – уголки ее губ дрогнули, – он был моим мужем. И отцом моего сына.

      – Так это вы…

      Она опустила голову. Потом спросила, ее голос прозвучал глубже.

      – Так вы художник?

      – Да, я закончил Академию в тридцать восьмом. Все это время я думал, что вас не существует на самом деле.

      – Я тоже, бывало, думала, что не существую. Но память о Генри помогала мне жить.

      – Но вы же… как же вы оказались… – он осекся, не зная, как выразиться.

      – Среди немцев? – закончила она вместо него. – Наверное, для того, чтобы вы убедились, капитан, – Генри Мэгон меня не выдумал. Я была и есть. И нам суждено было встретиться. Вот поешьте, – она пододвинула ему дымящийся котелок. Второй рядом безнадежно остывал на ночном морозе. – Не бойтесь, вас не убьют, – она протянула руку, тонкие пальцы Моны Ванны прикоснулись к его обросшему щетиной лицу.

      – Я не боюсь, – преодолевая слабость, он взял ее руку, поднес к губам. – Теперь мне не страшно умирать.

      – Не говорите так. Ешьте. Вам нужны силы.

      Он вынул из кармана рисунок и протянул ей.

      – Я видел вас сегодня. Хотел нарисовать. Но не успел закончить. Возьмите, на память.

      Она взяла рисунок, взглянула, на нем запеклись капли крови. Потом вернула ему.

      – Нет, нет. Вы закончите, еще будет время, я уверена. Вот вам карандаш. Я так хочу.

      Подошел офицер в немецкой форме. Маренн повернулась.

      – Фрау, – произнес он, – господин оберштурмбаннфюрер просит срочно подойти к нему.

      – Сейчас иду, Фриц, – кивнула она. И поднялась.

      Сидя у костра, Скорцени рубил жареное мясо ножом с зигзагом SS на рукоятке. Рядом на снегу расположился Айстофель, терпеливо дожидаясь своего куска. Когда она подошла, Отто взглянул на нее мрачно.

      – Я знаю, чего ты хочешь, – начал без вступления. – Чтобы мы сохранили ему жизнь. Но это невозможно. Мы убиваем даже собственных раненых, чтобы они не стесняли нас.

      – Он нас не стеснит. Я сама отвезу его на джипе в американское расположение. Меня никто не заподозрит, медсестра – и медсестра. Сдам в госпиталь.

      Скорцени смотрел перед собой, протыкая ножом снег. Он знал, что должен отказать, и понимал, что не сможет. Не сможет расстрелять этого англичанина у нее на глазах, после того, как она попросила сохранить ему жизнь. Он уже один раз сделал так, в сорок первом под Москвой, и это едва не разрушило их отношения. Нет, повторить подобное невозможно. Все и так держится на волоске. Английскому сэру повезло.

      – Вот что, – он поднял голову и