Хрущев. Смутьян в Кремле. Юрий Васильевич Емельянов

что он мог искренне забывать об очевидных достижениях СССР до своего прихода к власти и заслугах Сталина. Многочисленные воспоминания свидетельствуют о том, что Хрущев к этому времени утратил способность к критической самооценке. Н.К.Байбаков вспоминал, как летом 1955 года Н.С.Хрущев объявил ему о желании назначить на пост председателя Госплана. В ответ на возражение Байбакова о том, что он – не экономист, Хрущев заявил: "А я? А я разве экономист?… Я что ли, разбираюсь в планировании? А ведь руковожу всей экономикой страны. Приходится". Байбаков вспоминал: "Несмотря на этот "весомый" аргумент, я решил защищаться до конца". Однако возражения Байбакова были напрасными. Вскоре он узнал, что решение о его назначении было принято Президиумом ЦК до беседы Хрущева с ним.

      Хрущев не только перестал выслушивать возражения людей, но грубо обрывал всех, кто занимал отличную от него позицию. Вспоминая военное совещание в Крыму, проведенное в октябре 1955 года, адмирал Н.Г.Кузнецов писал: "На первом же заседании Хрущев бросил в мой адрес какие-то нелепые обвинения с присущей ему грубостью… После совещания я просил принять меня. Мне было отказано. Да и что он мог бы сказать мне прямо в глаза? Возмущало лишь его злоупотребление властью. Я еще формально был Главкомом ВМФ, и он не имел права распоряжаться государственными делами, как в своей вотчине. В еще большее смятение я приходил, слушая в те дни его речь на корабле при офицерах всех рангов о флоте, о Сталине, о планах на будущее. Вел он себя как капризный барин, которому нет преград и для которого законы не писаны".

      Скорее всего, Каганович имел основание писать: "Не прошло много времени с момента избрания его Первым секретарем ЦК, как Хрущев начал демонстрировать, как бы говоря: "Вы, мол, думаете, что я не "настоящий" Первый секретарь, я вам покажу, что я "настоящий" – и наряду с проявлением положительной инициативы, начал куражиться". Имитация дурашливой исполнительности в стиле Швейка, к которой прибегал Хрущев при Сталине, сменилась самодовольным куражем в стиле Курослепова.

      В то же время Хрущев мог вспоминать многие неприятные для него эпизоды из общения с покойным, когда Сталин явно не признавал в нем деятеля, способного руководить страной. И после смерти Сталина Хрущев чувствовал, что он находится в тени покойного. Он мог считать, что его достижения несправедливо считаются чем-то второсортными. Возможно, что в глубине души Хрущев понимал, что ни он сам, ни его коллеги-соперники по Президиуму, не смогут заменить Сталина. Они не обладали ни его знаниями, ни его способностями, ни его опытом. Они не были окружены всеобщим обожанием и безграничной верой. Хрущев старался разрушить веру в Сталина. Осуждая культ личности, Хрущев привел в докладе строки из "Интернационала": "Никто не даст нам избавления, ни Бог, ни царь и не герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой".

      Вольно или невольно Хрущев стремился противопоставить Сталину себя и таких партийных руководителей, как он сам, на которых