Зоология и моя жизнь в ней. Е. Н. Панов

оказалось намного более продуктивным для выявле ния сходств и различий, нежели сравнение отдельных, вырванных из контекста «сигнальных поз», с чего я безуспешно пытался начать в работе по каменкам.

      Другая сторона вопроса касается коммуникативных функций изученного мной поведения. Я смог уйти от априорных, чисто интуитивных суждений о неком «смысловом значении» тех или иных акций, заменив их результатами количественного анализа частоты их встречаемости во взаимодействиях той или иной эмоциональной окраски – якобы позитивной для коммуникантов («брачные позы») или негативной («угрожающие», «агрессивные»). Выяснилось, что эта альтернатива не работает, поскольку одни и те же акции (разного уровня интеграции) свойственны обоим типам взаимодействий.

      Сказанное заставило меня подойти по-новому и к вопросу о целенаправленности (по другому – «намеренности») трансляции особями тех или иных «сигналов». Наиболее рациональное зерно в суждениях по этому вопросу я нашел в представлениях основателя этологии Конрада Лоренца. Я не имею возможности вдаваться здесь в детали этих воззрений[76], хочу лишь подчеркнуть, что суть их – в спонтанности актов поведения, именуемого «коммуникативным», и в их слепом автоматизме, лишенном рациональной целенаправленности. Именно об ее отсутствии в «сигнальном поведении» птиц говорили все те данные, которые легли в основу моей книги.

      Младший коллега Лоренца, Нико Тинберген, позже предложил видеть процесс коммуникации у животных более похожим на языковое общение у людей. Он считал, что в процессе эволюции происходит так называемая «ритуализация» такого рода спонтанных акций, благодаря чему они, как он полагал, приобретают некое конкретное «значение». Например, угрозы, умиротворения и так далее[77]. Это весьма популярная в те годы идея «языка животных» полностью опровергалась моими многолетними наблюдениями.

      Что касается сравнительного анализа поведения разных видов, которому в книге уделено значительное место, то он ни в какой мере не должен быть самоцелью. Степень сходства между видами может быть мерой их эволюционного родства. Признаки поведения много более консервативны, чем, скажем, морфология видов (например, окраска и размеры особей). Поэтому сравнительный анализ структуры поведения может служить важным ключом для реконструкции генеалогической преемственности в группах близкородственных видов в процессах видообразования и дивергенции. Этот ключ, подчас дает даже более надежные результаты, чем попытки прямого сопоставления структуры их геномов методами молекулярного сравнительного анализа[78].

      Межвидовые различия в интересующих нас формах поведения невозможно, как правило, объяснить с рациональных позиций, например, как результат приспособления к внешним условиям. Причиной их своеобразия можно считать спонтанные перестройки в структуре нервной системы (в чем-то подобным мутациям генома). Это «законсервированные» свидетельства

76

Речь идет о хорошо известной «энергетической модели мотивации». Механизм порождения поведенческих актов сравниваются в ней с контейнером, в который постепенно накачивается газ (субстанция, именуемая в данном случае им «специфической энергией действия»). Давление внутри сосуда повышается. Отток газа возможен по нескольким трубкам, но блокируется клапанами. Они открываются тем легче, чем выше давление газа, которое усиливается по мере его накопления. Для открывания клапанов требуется определенный внешний толчок. В его отсутствие может произойти «взрыв» – реакция вхолостую, иначе – «вакуумная активность».

На начальной стадии процесса в действие вступает так называемое аппетентное поведение (аналог аппетита при наступлении голода). Оно выражается в поисках (зачастую случайных – по способу проб и ошибок) того внешнего стимула, который способен снять блок, препятствующий поступлению специфической энергии действия от центральной нервной системы к мышцам, управляющим соответствующим поведением. Если речь идет о коммуникации, как ее понимал Лоренц, то таким внешним стимулом оказывается социальный партнер того или иного класса, например, самец-соперник или желанная самка. В момент появления соответствующего стимула наблюдается так называемый «заключительный акт» – в нашем случае, скажем, принятие особью той или иной «позы». Важный вывод состоит в том, что целенаправленно лишь аппетентное поведение, но целью его является попросту достижение ситуации, в которой возможно «выплескивание» конечного инстинктивного акта. По ходу процесса прослеживаются следующие четыре фазы: 1) беспокойство, общее повышение активности, приводящее к пробам и ошибкам в поисках адекватной стимуляции, «зачаточные» заключительные акты. Реакции на неспецифические стимулы при высоком уровне мотивации (пример: спаривание самцов каменок с камешком); 2) достижение ситуации, выплескивание полного заключительного акта, состояние удовлетворения; 3) пресыщение стимулом, избегание его; 4) покой, инактивность. После достижения четвертой фазы необходимо определенное время для нового повторения цикла. (Пример: цикличность патрулирования границ самцами черношейной каменки). Более подробно обо всем этом можно прочесть в моих книгах. «Этология – ее истоки, становление и место в исследовании поведения» (Панов Е. Н. 1975. М.: Знание (НЖНТ, серия “Биология” 3) и «Парадокс непрерывности: Языковый рубикон. О непреодолимой пропасти между сигнальными системами животных и языком человека». (Панов Е. Н. 2012 М.: Языки славянской культуры).

77

Критике этих взглядов и несоответствию их реально происходящему позже была посвящена статья «Сигнальное поведение журавлей (стерха – Sarcogeranus leucogeranus, даурского – Grus vipio, японского – Grus japonensis) в свете гипотезы ритуализации» (Панов и др. 2010. Зоол. журн. 89(8): 978–1006).

78

См. мою статью «Сравнительная этология и молекулярная генетика как инструменты филогенетических реконструкций (на примере каменок рода Oenanthe)». (Панов Е. Н. 2011. Зоол. журн. 90(4): 470–482).