С отрога Геликона. Михаил Афинянин

Звезды еще ярко горели на небе и одна, та, что ярче всех, что предвещает восход солнца, заглядывала через открытые ставни в комнату. Эгинета вместе с ученицей отошла в сторону. Они поставили на пол одну из лампад, встали на колени, и Эгинета начала:

      – О великие боги, о владыка Зевс. Этой ночью новому человеку должно появиться на свет. Человек этот будет служить вам верой и правдой. Помогите же нам!

      – О Эрот! – продолжала Мелитта, – Ты, что соединяешь воедино все живое и неживое! Презри на нас и помоги!

      – О Афродита! О подательница великих благ! Ты, что связала любовью Алкмену и Амфитриона! Да не оставишь и плод этой любви!

      – О Илифия! Наконец и к тебе обращаемся мы, скромные твои служительницы! Мы всегда были верны тебе, укрепи же наш разум и руки и в эту ночь!

      С последними словами Мелитты из окна подул прохладный ветерок. Пламя лампады заколебалось и потухло.

      – Это… – хотела было воскликнуть ученица, но Эгинета показала ей недвусмысленным знаком, что произносить этого вслух не следует.

      – Алкмена не должна об этом знать, – прошептала она, – а мы, что бы там ни было, обязаны сделать все, что в наших силах.

      Они вернулись к Алкмене. Поначалу все шло вполне гладко: она терпеливо сносила все страдания. Мелитта помогала Аклкмене, легко потирая ей живот и прикладывая тряпочки, смоченные теплым маслом. Эгинета разговаривала с ней, подавала воды, протирала Алкмене лицо и время от времени контролировала ученицу. Уже почти совсем рассвело, зажженной осталась только лампада в руках у Мелитты, как вдруг послышались голоса за дверью, и один из них выкрикнул так, что в спальне отчетливо прозвучало: «Никиппа рожает!». Сердце Алкмены будто бы провалилось в это мгновение: она вспомнила о решении Персея, хотя тогда, за ужином, когда любимый дед объявлял его ей, Никиппе и Андромеде, оно ничуть ее не взволновало. Она напрочь забыла о нем в течение нескольких прошедших дней, но теперь.... теперь почему-то все воспринималось иначе: желание быть первой, желание непременно родить царя возобладало в ней именно теперь, на родильном ложе. Эгинета зажглась негодованием прежде всего на того, кто посмел нарушить священный покой роженицы да еще и столь провокационными криками.

      – Я еще не могу отпустить Мелитту, – отвечала она громко голосам за дверью, – бегите к Керике! Она все знает.

      Но и Алкмене, по лицу которой не трудно было в этот момент прочитать мысли, Эгинета не дала спуску:

      – Ты в своем уме, Алкмена? – ругала ее критянка. – Человека рожаешь, а не царя!

      Это возымело действие. Алкмена вроде бы успокоилась настолько, насколько могла. Но через некоторое время страдания ее сильно возросли: она кричала и вцеплялась в руку Эгинеты. Даже опытной видавшей виды критянке это показалось необычным. Она рассудила, что наверное малыш очень большой и сильный и подбадривала этим Алкмену, говорила, что, проносив во чреве девять месяцев такого героя, сдаваться теперь никак нельзя. Роды затягивались. Эгинета немного начинала беспокоиться, потому как видела и понимала, что силы Алкмены истощаются.

      Наконец,