Будильник в шляпной картонке. Энтони Гилберт

Комарика. – Да, сказать, что у нее был роман с пасынком, мы не можем, но факт остается фактом: она навещала его несколько раз в его съемной квартире даже после того, как муж ее такие визиты положительно запретил. Да и выглядел пасынок не очень-то убедительно, когда давал показания. Будто боялся чего-то.

      – Боялся, что ее приговорят за убийство, чего же еще.

      – А по-моему, скорее того, что может всплыть.

      Так мы топтались на месте, взвешивая то тот, то этот пустяк, цепляясь то к одному, то к другому. Я небо благодарил, что в нашей стране большинства голосов для вынесения смертного приговора недостаточно – необходимо полное единодушие всех присяжных заседателей. И решил, что буду держаться хоть до Судного дня. Пусть я не смогу их поколебать, но добиться пересмотра дела смогу, и уж тогда сам возьмусь за расследование…

      Мало-помалу мы достигли той стадии, когда одиннадцать присяжных созрели для того, чтобы признать Виолу Росс виновной. Я же стоял за то, чтобы ее оправдать.

      – Вам все равно, убила она мужа или нет! – воскликнула дама с лошадиным лицом. – Вы просто хотите, чтобы она соскочила с крючка!

      – Я хочу быть уверен в том, что я делаю, – возразил я и всем остальным повторил то же.

      Судья прислал сказать, что если нам нужна помощь, то он в нашем распоряжении. Когда, наконец, мы вернулись в зал судебных заседаний, оказалось, что больше половины присутствовавших разошлись. Конечно, люди не могут полночи просидеть в суде, даже когда речь о том, жить или не жить женщине. У всех есть свои ежедневные обязанности: готовить ужин, укладывать детей. Драма Виолы Росс – всего лишь атом, песчинка во Вселенной…

      Вообще надо признать, что по большому счету мало кто принимал это событие близко к сердцу. Ну, может, поначалу оно щекотало нервы, как всякая скандальная новость, но потом острота притупилась, и сердечно сочувствующих делу было раз-два и обчелся. Я же, когда мы час за часом обсуждали это дело, вынося приговор, не мог не думать о том, каково ей сейчас там, в камере при суде, в присутствии надзирательницы. О чем она думает? Есть ли у нее предчувствия, как повернется дело? И когда ее ввели в зал, я бросил на нее взгляд и тут же его отвел. Лицо посерело, обычной ее живости как не бывало. Страшно подумать, каково это: сидеть и ждать в тишине. Судебный процесс – это была все-таки жизнь, мизансцены менялись, свидетели давали показания, следовало держать спину, не терять присутствия духа, вникать, вслушиваться… Не говоря уж об атмосфере, царящей в зале суда, особенно когда смертный приговор обсуждается – она ощутима, как дуновение ветра. Однако в часах мучительного ожидания ничего занимательного, это тоска и ужас.

      Итак, судья задал свой обычный в таких случаях вопрос:

      – Господа судебные заседатели, вы пришли к общему соглашению?

      – Вынужден сказать, ваша честь, что среди нас один несогласный, – ответил Моррисон.

      Судья осведомился, не находит ли староста присяжных, что есть смысл пересмотреть приговор, на что Моррисон ответил, что нет, не находит. Час стоял уже такой поздний,