Дезертир. Кристофер Прист

и. Меня только что выпустили из учебки. Мы маршировали в Джетру, во временный лагерь в порту. Нас сопровождали «черные береты», военная полиция. Война приближалась к своему трехтысячелетнему юбилею.

      Я механически шагал и смотрел на шлем идущего впереди меня. Небо было темно-серым и облачным. С моря дул резкий ветер. Я кое-что знал о своей жизни. Я знал свое имя. Я знал, куда нам приказано идти. Я догадывался, что с нами будет, когда мы дойдем. Я имел навыки, присущие солдату.

      При строевой ходьбе мыслительная энергия не расходуется – можно думать о чем захочешь, если у тебя, конечно, есть чем думать. Я записываю эти слова несколько лет спустя, вспоминая и пытаясь понять, что же тогда произошло. В то время, в момент моего ментального рождения, я мог только выполнять строевые команды и маршировать в ногу со всеми.

      Детство мое будто стерто. Я сложил два плюс два и придумал правдоподобную историю своей жизни. Скорее всего, я родился в Джетре – университетском городе и бывшей столице на южном побережье. Были ли у меня родители, братья и сестры? Понятия не имею. Мне неизвестно, ходил ли я в институт, болел ли ветрянкой, имел ли друзей, гонял ли по улицам или был домоседом. Наверняка я знаю только, что как-то дожил до двадцати лет.

      И еще одно, совершенно бесполезное для солдата: почему-то я знал, что неплохо рисую.

      Как такое может понять про себя человек в стальной каске и тяжелых сапогах, топая на холодном ветру в колонне из серых шинелей, когда чавкает грязь, ветер бьет в лицо и в такт шагам стучат котелки?

      Я просто понял, что где-то там, в глубине моего окутанного мраком сознания, таится любовь к рисунку, краскам, форме и цвету. Откуда взялась во мне эта страсть? А кстати, как меня занесло в армию? Почему-то моя неприемлемая кандидатура прошла тесты и медкомиссию и была признана годной. Я получил повестку, попал в казарму, и старшина вбил в меня то, что полагалось солдату.

      И вот я в строю и иду на войну.

      Мы погрузились на корабль, который должен доставить нас к южному континенту, самому большому в мире ломтю ничейной территории. Там без малого три тысячи лет шла война. Бесконечная тундра и вечная мерзлота. Совершенно необитаемая земля, если не считать аванпосты на побережье и войска противоборствующих стран.

      Нас разместили на судне ниже ватерлинии. Трюм был душным и зловонным, а когда мы в него погрузились, стал шумным и переполненным.

      Я углубился в себя и попробовал разобраться в нахлынувших со всех сторон ощущениях. Кто я такой? Как здесь оказался? И почему я не помню, чем занимался хотя бы вчера?

      Я как-то функционировал, имел представление о мире, обладал должными навыками и умел обходиться в быту. Знал своих сослуживцев по части и имел представление о причинах и ходе войны. Я забыл лишь себя. В первый день моего сознательного существования мы стояли на верхней палубе – ждали, пока разместятся прочие воинские части. Я жадно ловил отрывки чужих разговоров, надеясь, что меня посетит озарение и что-нибудь вспомнится. Озарение не пришло, и я решил удовольствоваться малым, решив, что отныне насущным для меня будет то, что насущно для моих однополчан.

      Как все солдаты мира, они были недовольны своим бытом и постоянно жаловались. Правда, в нашем случае недовольство дополнялось вполне реальным опасением по поводу приближающейся трехтысячной годовщины начала войны. Все как один были убеждены, что к этой дате командование развяжет мощную наступательную операцию, чтобы добиться, наконец, хоть какого-то перевеса. Будет бойня, и мы в нее, конечно же, попадем. Некоторые верили, что за три года, оставшихся до юбилея, война закончится. Другие настаивали, что в первые недели нового тысячелетия наш четырехлетний призыв еще не закончится и нас не отпустят домой, если в это время будет вестись серьезное наступление.

      Как и они, я был слишком молод для фатализма. Зерно сомнений пало в благодатную почву, и я решил при первой же возможности найти способ дезертировать.

      Той ночью я почти не спал. Меня беспокоило прошлое и тревожило будущее.

      Отчалив от пристани, корабль взял курс на юг, оставляя за собой Сивл, невзрачный остров, покрытый голыми утесами и пустынными холмами, что закрывали вид на море для большей части Джетры. Следом за Сивлом шла целая группа Серкских островов, более плоских и очень зеленых, с милыми маленькими городами, уютно затаившимися в бухтах.

      Наш корабль, ловко маневрируя между клочками суши, миновал эти воды. Я стоял на верхней палубе, держался за поручни и зачарованно глядел на проплывающие за кормой острова.

      Нескончаемо долго тянулись дни, и я снова и снова выбирался на верхнюю палубу, где, пристроившись в уголке, одиноко любовался раскинувшимся за бортом пейзажем. До Джетры все еще было рукой подать, но ее очертания уже скрыл Сивл. А мимо проплывали острова, бодрящие буйством красок и россыпями городов, – далекие и недостижимые, окутанные зыбким маревом. Корабль монотонно рассекал водную гладь, неся в трюме шумную солдатскую братию, но мало кому из них приходило в голову выйти наверх и посмотреть на проплывающий мимо мир.

      Шло время, с каждым днем становилось теплее. На островах стали появляться