Опыт моей жизни. Книга 1. Эмиграция. И.Д.

обратился к отцу.

      – Ну, брат, теперь рассказывай, – торжественно произнес он, будто теперь речь шла о чем-то драматически важном, и оба знают, о чем, без слов.

      Лицо отца помрачнело.

      – Ну, что рассказывать… – начал он. – Затравили они меня, конечно, здорово. Сил у меня больше ни на что не осталось, – папины глаза прищурились и забегали. – Пять лет воевал! Пять лет. Устал. Не хочу уж и вспоминать, и говорить об этом. Главное… Главное, что мы здесь наконец.

      Все вокруг заохали, запричитали: «Бедный, как он поседел! Шутка ли, пять лет воевать с властями, чтобы выехать!»

      – Все теперь для этих двоих детей, – продолжал папа, указывая на меня и Таньку. – Хоть они пусть увидят счастливую, спокойную жизнь. И за нас, и за себя поживут.

      Тетя Хиба и дядя Стас стали наперебой утешать папу:

      – Вы устроитесь. Ты еще молодой. Инженера здесь во как живут! А ты – доктор наук! Шутка ли?

      Мама, полушепотом, наклонившись к Хибе:

      – Переводы его научных трудов Союз ведь и в Америку тоже продал. В десять стран продали!

      – В десять стран мои переводы продали, а мне – шиш с маком! Я на сухой зарплате, пятьсот рублей в месяц. Оно, конечно, фантастическая зарплата, когда все вокруг получают сто. Но ведь все воруют. А если не воровать, то что такое пятьсот рублей? Модное пальто для дочери стоит тысячу. Я двадцать лет в университете честно трудился. Что тут скрывать теперь, ну вот, как перед Богом: за жизнь ни одной взятки не взял. И в институт в Москве поступал, и кандидатскую защищал, и докторскую – все сам, честным, кропотливым трудом. А тут, понимаешь ли, сопляк, простите за выражение, пройдоха с наглецой да со связями явился не запылился. Без году неделя – смотришь, он уже завкафедрой. А я двадцать лет полз в рядовых и до смерти бы рядовым остался. Потому что я не хапуга. Порядочному человеку в той стране нет места. Не хочу я даже вспоминать все это. Моя-то жизнь уже все. Вся эта эмиграция – ради будущего моих двух девочек. Пусть хоть они по-человечески, достойно свою жизнь проживут…

      – А ты, малышка, что, скучаешь по России, я слышал? – обратился ко мне дядя Стасик. – Не грусти-и-и! Забудешь ты свою забитую Россию! Все скучают поначалу.

      – Да боже мой, за чем там скучать? – строго возразила тетя Хиба. – За километровыми очередями?

      Все засмеялись.

      – Или ты давно слово «жид» не слышала? Не наша это страна и забудь ее, – продолжала тетя Хиба.

      – А что, Америка – еврейская страна? – робко возразила я.

      – Ты знаешь, сколько евреев проживает в одном только Бруклине? Знаешь?

      – Ну так что? В Союзе тоже полно евреев!

      – Да, но там ты должна скрывать и стыдиться, что ты еврейка. Здесь, в Америке, быть евреем – это гордость! Там нельзя ни спокойно верить в Бога, ни следовать традициям своего народа, ни вольно думать. Все дороги закрыты. Ты бы ведь никогда в институт не поступила.

      – Она еще в Москве собиралась поступать! – ухмыльнулся папа.

      – В Москве?! – в один голос воскликнули тетя Хиба