Белое братство. Элеонора Пахомова

маленький Мирослав. Когда на пороге появлялся дядя Володя, атмосфера вокруг него словно становилась плотнее, само собой возникало предвкушение некой феерии, он приковывал к себе внимание любого собрания и уверенно удерживал его вплоть до ухода. С тех пор у Мирослава сохранилось четкое и явственное воспоминание о нем, настолько яркое, что всплывая в памяти, оно будто переносило Погодина в тот давний момент.

      Воспоминание обладало шумами, цветами и запахами, вызывая в точности то самое чувство, которое довелось испытать в детстве. Взрослому Мирославу оно всякий раз казалось объемным и щекочущим нутро. Тогда дядя Володя впервые взял его на руки, усадив на свое колено, и Мирослава поразило насколько горячей, будто пышущей оказалась его грудь. На Стрельникове была тонкая расстегнутая до солнечного сплетения рубаха, которая не могла скрыть природный жар его тела. Мирослав смотрел тогда на него снизу вверх, видел щетинистый подбородок, движущийся резко и быстро в потоке произносимых, очевидно веселых, слов, острый кадык, прыгавший на крепкой, такой же щетинистой шее, и ему казалось, что на руках у Стрельникова он будто в коконе жесткой и жаркой энергии, которая, впрочем, дружественна к нему. Это открытие тогда показалось маленькому Погодину удивительным, достойным осмысления, ведь на руках у отца он ничего подобного не замечал. Родительские тепло и энергия были умеренней, мягче.

      А несколько лет спустя после того определяющего впечатления Стрельников вдруг поменялся – стал молчалив и замкнут. Такой его настрой производил на окружающих прямо противоположный эффект. Он относился к той породе людей, чье напряженное молчание давит на присутствующих, как многометровая толща воды, лишая даже мысли о свободных, непринужденных движениях.

      «Андрей погиб», – в какой-то момент разъяснил Мирославу отец резкую перемену в близком знакомом. Мирослав, конечно, хорошо знал Андрея, рыжего курносого мальчишку, с которым ему часто доводилось играть. Они были ровесники, Погодин родился раньше всего на несколько месяцев, но Андрей всегда воспринимался им как младший. «В мать пошел», – говорил про сына Стрельников, наблюдая, как бережно и деликатно тот относится к игрушкам, выбирая для себя тихие и спокойные развлечения, как удивленно и будто растерянно смотрит на мир широко открытыми светло-голубыми глазами.

      Время спустя после гибели сына Стрельников выровнялся и стал чем-то средним между тем, каким был до и каким – сразу после нее.

      С момента начала путешествия в Тибет Мирослав несколько раз украдкой приглядывался к вновь изменившемуся Владимиру Сергеевичу, пытаясь понять, не связана ли эта перемена с его пошатнувшимся психическим здоровьем. Тут уж, как говорится, «чем черт не шутит», эмоциональные перегрузки и сильнейший стресс могли сыграть против даже самой крепкой психики. Но нет, Стрельников мыслил здраво, действовал четко, излагал внятно. Разве