Эта горькая сладкая месть. Дарья Донцова

дверь распахнулась, в кабинет вошла другая медсестра. Высокого роста, лицо закрыто хирургической маской, довольно крупное тело затянуто в чуть тесноватый халат, на ногах не тапочки, а ботинки. В руках женщина держала большую бутылку. Не говоря ни слова, вошедшая вставила принесенный сосуд в штатив, ухватила Катю за руку и воткнула иголку.

      Больная ойкнула и спросила:

      – Вы новенькая? А где Галя? Мне всегда она химию колет.

      Медсестра молча наладила капельницу и почти убежала из кабинета. Что-то было в ней странное.

      – Какие они здесь все нелюбезные! – крикнула я.

      – Да уж, – согласилась Катенька, – лишнего слова не скажут, лают как собаки, а все потому, что мы бесплатные. Вот девица, например, что сейчас приходила, явно новенькая, а тоже злая.

      – Почему думаете, что новенькая?

      – Хожу сюда почти год, всех знаю, а эту первый раз вижу.

      Она замолчала. Я огляделась по сторонам. Шкафчик с какими-то лекарствами, названий которых никогда не видела: циклофосфан, зофран, методрексат.

      – Пункцию больно делать? – обратилась я снова к Катюше.

      Та молчала. Я глянула в дырочку и обомлела: лицо женщины приобрело странный синеватый оттенок, на лбу блестели крупные капли пота. Рот судорожно подергивался.

      Я выскочила из кабинета и бросилась к приветливой Аделаиде Петровне.

      – Сейчас приду, – пообещала та.

      Я понеслась назад. Катюше стало совсем плохо. Наклонившись над ней, я услышала хриплый, прерывистый шепот:

      – Сумка, возьми, отдай, Виолетта, страшная, страшная, отдай…

      Женщина захрипела, изо рта потекла пена. Вошедшая Аделаида Петровна моментально выдернула капельницу и принялась делать искусственное дыхание. Откуда ни возьмись принеслась куча народа. В несчастную Катюшу втыкали шприцы, громыхали какие-то аппараты. Потом ворвались двое мужчин с чем-то похожим на утюги, стали прикладывать к голой груди бедняжки и кричать: «Разряд!» Тело подпрыгивало на кушетке, но на мониторе по-прежнему ползла прямая линия. Тут медики заметили меня и незамедлительно выгнали в коридор.

      Я села возле кабинета, крепко сжимая две сумочки – свою и Катюшину. Примерно через полчаса появились санитары с носилками, на которых лежало тело, с головой закрытое простыней. Аделаида Петровна высунулась в дверь и поманила меня пальцем. Как агнец на заклание, вошла я снова в уже знакомую процедурную. На кушетке валялись грязные, скомканные простыни, стоял ужасный запах. Медсестра Галя рыдала у окна, судорожно повторяя:

      – Не ставила капельницу, ей-богу, не ставила. Пошла в аптеку…

      – Прекрати, – оборвала стенания врач, – что, по-твоему, больная сама себе инъекцию ввела? И как можно перепутать бутылки? Что ты ей впустила, ну!

      Бедная Галя затряслась как осиновый лист и зарыдала пуще. Я решила вмешаться.

      – Это не Галя делала укол!

      Аделаида Петровна уставилась на меня во все глаза.

      – А кто? Святой дух?

      – Нет, конечно. Вошла женщина в белом халате и маске, наладила капельницу