Широкий Дол. Филиппа Грегори

и заставила себя разжать точно сведенные судорогой пальцы. На моей ладони была горсть земли, смешанной с сухими листьями. Я, видимо, бездумно сжала ее в руке, когда ждала в лесу второго крика Ральфа, и до сих пор продолжала крепко сжимать этот комок. А Канни тем временем расправил крылья и полетел низко над землей в сторону леса, давно ждавшего его возвращения, и мне казалось, что это летит мое послание лесу и в нем говорится, что сегодня я утратила и мудрость, и любовь.

      Я так и уснула, сунув руку с горстью лесной земли под подушку и пачкая чистые ирландские льняные простыни, о которых так грезил Ральф. Сон мой был легок, как у хорошей девочки, и мне ничего не снилось. Утром я завернула комок земли в бумагу для папильоток и спрятала в шкатулку для драгоценностей. Нелепый поступок, но я и себя в то утро ощущала нелепой, и в голове у меня была какая-то странная легкость, какая-то пустота, и все вокруг казалось мне нереальным, словно и вчерашний вечер, и все это бурное лето были просто необычным сном, который все еще продолжает мне сниться. Эта горсть земли казалась мне неким талисманом, оберегом, способным отогнать тот страх, что преследовал меня до самого дома, точно черный пес. И потом, эта горсть земли только и осталась у меня от Ральфа теперь, когда улетел подаренный им совенок. Горсть земли с того места, где к нему пришла смерть. Горсть нашей земли, земли Широкого Дола.

      Весь следующий день я ждала вестей о смерти Ральфа. Я была уверена, что слуги уже принесли в дом из деревни какие-нибудь жуткие сплетни насчет его гибели, и ждала, что мама или Гарри повторят эти сплетни за завтраком. Потом я снова ждала, надеясь, что они расскажут услышанную ими историю об этом «ужасном несчастном случае» за чаем. Ждала за обедом, ждала вечером, когда мы сидели с мамой в гостиной… Но так и не услышала об этом ни слова.

      – Беатрис, дорогая, ты за весь день не съела ни крошки, – ласково укорила меня мама. – Постарайся, детка, съешь хоть что-нибудь. Ты выглядишь страшно утомленной.

      Гарри поднял на меня глаза и, заметив мое бледное и напряженное лицо, сказал:

      – Она просто горюет, мама. – Он поднялся с кресла – он, как всегда, сидел у камина напротив мамы, – пересел ко мне на диван и ласково взял меня за руку. – Бедная моя Беатрис! – с нежностью сказал он. – Ты не должна так печалиться. Папе это не понравилось бы.

      Я заставила себя улыбнуться, но в сердце у меня царил леденящий холод. Потом вдруг мелькнула пронзительная мысль: Гарри знает, что Ральф мертв, и просто скрывает это от меня, желая меня поберечь.

      – Понимаешь, у меня такое ощущение, будто вот-вот случится что-то ужасное, – сказала я, беспомощно пожав плечами. – Я сама не знаю, отчего мне так кажется. По-моему, мне сразу стало бы легче, если бы то несчастье, которое мне мерещится, и впрямь случилось. Тогда я могла бы думать, что беда нас уже миновала.

      – Это как волшебное число «три», – совершенно не к месту сказала моя мать, бросив на меня странно проницательный взгляд. – Но ведь у нас, кажется, все в порядке?