Неугасимая лампада. Борис Ширяев

я? Сколько вас здесь: поэты, литераторы, артисты, музыканты… Создадим коллектив, организацию и начнем!

      – А кто это разрешит тебе организацию?

      – Разрешат, – уверенно заявил Миша, – Коган, безусловно, поддержит, Неверов под его дудку пляшет, а Васьков балда, что ему Коган подскажет по культурной части, то и будет. Берусь устроить! – заорал он.

      Его практическая купеческая сметка не терпела отвлеченности и тотчас же отыскивала для нее реальные формы.

      – Все хлопоты на себя беру! Ручаюсь! Сделаю!

      Темперамент Миши хлестал из него бурным фонтаном и захватывал нас.

      – А почему бы нет? Театр малых форм, но не по текстам «Синей блузы», а наш, соловецкий? – поддержал Егорова Акарский, деникинский офицер, в прошлом тоже близкий к московской богеме. – Литвин, Глубоковский, Ширяев подработают тексты, Глубоковский и Красовский – режиссура, а исполнителей всех видов актеров, певцов, танцоров и музыкантов – на Соловках хватит! Будет успех – новые к нам потянутся, да и «пополнения» с каждым пароходом прибывают… Дерзнем!

      – А как окрестим это дело? Название очень важно: попадем в тон начальству – разрешат, промахнемся – могила и черный гроб.

      – Организация пролетарских…

      – К черту пролетарских!

      – Цех…

      – К дьяволам все цехи! Ты еще скажи худраб-сила! Идиот!

      – ХЛАМ! – неожиданно выпалил нескладный, длинный, как жердь, и вечно попадающий в нелепые положения поэт Борис Емельянов, восхищавший шпану своим черным плащом-крылаткой, в котором он разгуливал по Соловкам и летом и зимой. – ХЛАМ, – уныло, но твердо повторил он.

      – Ты что, окончательно сдурел? – уставился на него Мишка Егоров. – Мочевой пузырь в голову переместился?

      – Ты дурак, а не я, – спокойно и так же уныло отозвался Емельянов, – художники, литераторы, актеры, музыканты; начальные буквы х, л, а, м. То есть ХЛАМ.

      Все застыли, как в финале «Ревизора».

      – В точку! – завопил первым Мишка. – Что надо! Под таким названием не артистическую, а контрреволюционную организацию можно у Васькова провести! Ее двусмысленность всем понравится! Кончено: ХЛАМ – и никаких гаек!

      Так в «Индийской гробнице» Набу-Корейши, коммерческого представителя бомбейской фирмы, присужденного к Соловкам за «шпионаж», родился если не самый яркий, то, во всяком случае, самый искренний и откровенный сценический выразитель настроений тех сумбурных лет, когда обрывки ушедшего сплетались с неясными, тонкими нитями, ведущими к туманному, неясному будущему русской культуры. Он родился на Соловецкой каторге, потому что именно там в те годы было больше внутренней свободы, чем на материке, потому что там еще светилась бледным пламенем Неугасимая Лампада Духа. Только там, в охватившей Россию тьме безвременных лет.

      Добиться разрешения на спектакль под маркой свободного ХЛАМа, а не воспитательно-просветительной части было довольно трудно, но удалось, как и рассчитывал Миша Егоров, при помощи сочувствовавшего