Изгнанная из рая. Даниэла Стил

сказала она молодой послушнице. – Ревность и зависть – это грех, который тебе предстоит искупить молитвами и богоугодными делами. Твое письмо ни на что не повлияло. Я не придала ему значения, поскольку оно было без подписи. Я только огорчилась, что одна из моих сестер запятнала себя таким пороком, как трусость. Что касается твоих подозрений, то они, конечно, не имеют под собой никаких оснований. Тебя ослепила ревность. Сестра Мирабелла и отец Коннорс были просто хорошими друзьями. Их связывала не любовь друг к другу, а любовь к Господу нашему Иисусу Христу и преданность однажды выбранному пути. И если Габриэла порой позволяла себе кое-какие фантазии, то лишь по молодости и по неопытности. Ты не должна была придавать этому значения, как не должны мы, служители Божьи, обращать внимание на соблазны мира. Мы свободны от них, свободны по собственному выбору, если, конечно, мы хотим быть настоящими монахинями. Ты понимаешь?..

      Она немного помолчала, пристально глядя на послушницу.

      – Я рада, что ты все поняла, – сказала матушка Григория, дождавшись утвердительного кивка сестры Анны. – А сейчас забудь обо всем и ступай. Все будет хорошо.

      Сестра Анна послушно пошла к двери, но на пороге настоятельница остановила ее.

      – Кстати, где сейчас дневник сестры Мирабеллы? – спросила она.

      – У нее в комнате, в сундучке, – ответила сестра Анна.

      – Хорошо, ступай.

      И, перекрестив новициантку, мать-настоятельница отпустила ее. Как только сестра Анна ушла, матушка Григория немедленно отправилась в комнату Габриэлы. Там она достала из сундучка тонкую тетрадь в клеенчатой обложке и отнесла к себе в кабинет. Не читая, она спрятала ее в сейф и снова вышла. До вечерней молитвы настоятельница успела встретиться с сестрами Эммануэль и Иммакулатой и с десятком самых старых монахинь. Все они должны были собраться в ее кабинете после того, как послушницы и молодые монахини лягут спать.

      В половине одиннадцатого вечера двенадцать монахинь уже сидели в кабинете настоятельницы. Все они выжидательно смотрели на матушку Григорию, видимо, ожидая, что она расскажет им правду о том, что случилось с Габриэлой и отцом Коннорсом, но настоятельница сразу заявила о том, что в монастыре циркулируют самые нежелательные слухи и что их задача – пресекать в корне всякие разговоры на известную тему.

      – Священники и монахи прихода Святого Стефана скорбят о трагической кончине отца Коннорса, – сказала она, – однако подробности этого дела таковы, что молодым сестрам и послушницам вовсе не обязательно их знать. Наш долг, – добавила настоятельница, – защитить сестер от возможного скандала и не позволить им сплетничать между собой, ибо известно, что празднословие льет воду на мельницу врага рода человеческого.

      В своей речи матушка Григория была столь решительна и сурова, что никто из монахинь не осмелился задать ей ни одного вопроса о характере отношений между Габриэлой и отцом Коннорсом. Они только поинтересовались, где сейчас сестра Габриэла, и мать-настоятельница