Волчья яма. Василь Быков

лучше, было тепло, над водой вились клубки мошкары. Ветер почти унялся. Речная излучина, будто тусклое зеркало, подробно отражала неяркую прелесть лесного берега с ольшаником, низко нависшими над водой кустами лозняка. Под ними в водяных сумерках наверняка есть рыба, подумал солдат, может, даже лещи, но как перебраться туда? Вокруг было тихо и покойно и уже не верилось в угрозу, которая нависла над землей, которой все так боялись. Может, напрасно? Может, этот страх преувеличен? Живет же возле речки бомж, вроде здоров и даже похваляется своей закалкой. «А может, он так, чтобы не думать о худшем, подбодрить себя, а заодно и меня тоже», – думал солдат.

      Прежде чем солнце скрылось за вершинами сосен, он выбросил на берег шустрого крохотного окунька – и все. Больше до сумерек ничего не взялось. На воде уже трудно стало различить неподвижный поплавок, и солдат смотал удочку.

      – Ну-у, а я думал... – разочарованно встретил его возле костра бомж. – Значит, такое и твое счастье тоже.

      – Клёва не было.

      – Оно как когда. Как-то за утро я выудил шесть штук. А потом два дня ни одной. Просто зло берет, да и жрать хочется.

      – Больше здесь ничего? – спросил солдат, имея в виду пищу.

      – А что же еще? Грибам рано. Ягод нет. Людей отселили. Что беглым бомжам остается?

      Да, наверно, не много остается беглым бомжам, согласно кивнул солдат. Но что можно предпринять, чтобы раздобыть пищу, он не знал. По всей видимости, не знал этого и бомж.

      – Тут, знаешь, такое дело: меньше есть будешь – дольше проживешь, – не понять, всерьез или в шутку сказал он. – Меньше радиации употребишь. Так что бомжам голод полезен.

      Пожалуй, с этим солдат не мог согласиться. Он наголодался достаточно, но сил у него от этого не прибавилось, скорее наоборот. Все время в лесу он думал, где бы раздобыть поесть, и только тут у речки появилась такая возможность.

      Уже в сумерках бомж поднял удилище и отвязал от лески крючок, который аккуратно прицепил к подкладке телогрейки.

      – Надо беречь, а то... Спать хочешь?

      – Не очень, – ответил солдат.

      – Тогда покарауль огонь. А я кемарну пару часиков.

      Зевнув, он на четвереньках забрался в свою землянку-нору в обрыве. Солдат остался возле костра.

      Помалу подкладывая в огонь сухие еловые палки, он сонно следил, как их постепенно слизывали до черноты жадные языки пламени. Источив на угли дерево, они и сами опадали, готовые вот-вот исчезнуть, – тогда следовало подложить несколько новых палок, чтобы не извести огонь. Вокруг лежала ночная темень, в которой едва просвечивало тусклое пятно речной излучины; рядом неровно горбился невысокий песчаный обрыв с черной норой. Бор почти перестал шуметь, вокруг царило ночное безмолвие.

      К солдату вернулось привычное чувство одиночества, и он стал думать-рассуждать о своем незавидном положении. Впрочем, думал он об этом всегда, словно стараясь что-то решить или что-то понять. Но ни того ни другого до конца не удавалось, он не мог выбраться из той роковой безысходности, в которую его загнала жизнь. Или, возможно, загнал себя сам. Давно поняв