Обломов. Иван Александрович Гончаров

если там спросят что-нибудь, велел курьеру скакать сюда. Ни минуты нельзя располагать собой.

      – Ты еще на службу? Что так поздно? – спросил Обломов. – Бывало ты с десяти часов…

      – Бывало – да; а теперь другое дело: в двенадцать часов езжу. – Он сделал на последнем слове ударение.

      – А! догадываюсь! – сказал Обломов. – Начальник отделения! Давно ли?

      Судьбинский значительно кивнул головой.

      – К святой, – сказал он. – Но сколько дела – ужас! С восьми до двенадцати часов дома, с двенадцати до пяти в канцелярии, да вечером занимаюсь. От людей отвык совсем!

      – Гм! Начальник отделения – вот как! – сказал Обломов. – Поздравляю! Каков?

      А вместе канцелярскими чиновниками служили. Я думаю, на будущий год в статские махнешь.

      – Куда! Бог с тобой! Еще нынешний год корону надо получить: думал, за отличие представят, а – теперь новую должность занял: нельзя два года сряду…

      – Приходи обедать, выпьем за повышение! – сказал Обломов.

      – Нет, сегодня у вице-директора обедаю. К четвергу надо приготовить доклад – адская работа! На представления из губерний положиться нельзя. Надо проверить самому списки. Фома Фомич такой мнительный: все хочет сам. Вот сегодня вместе после обеда и засядем.

      – Ужели и после обеда? – спросил Обломов недоверчиво.

      – А как ты думал? Еще хорошо, если пораньше отделаюсь да успею хоть в Екатерингоф прокатиться… Да, я заехал спросить: не поедешь ли ты на гулянье? Я бы заехал.

      – Нездоровится что-то, не могу! – сморщившись, сказал Обломов. – Да и дела много… нет, не могу!

      – Жаль! – сказал Судьбинский. – А день хорош. Только сегодня и надеюсь вздохнуть.

      – Ну, что нового у вас? – спросил Обломов.

      – Да много кое-чего: в письмах отменили писать “покорнейший слуга”, пишут “примите уверение”; формулярных списков по два экземпляра не велено представлять. У нас прибавляют три стола и двух чиновников особых поручений. Нашу комиссию закрыли… Много!

      – Ну, а что наши бывшие товарищи?

      – Ничего пока; Свинкин дело потерял!

      – В самом деле? Что ж директор? – Спросил Обломов дрожащим голосом. Ему, по старой памяти, страшно стало.

      – Велел задержать награду, пока не отыщется. Дело важное: “о взысканиях”.

      Директор думает, – почти шепотом прибавил Судьбинский, – что он потерял его… нарочно.

      – Не может быть! – сказал Обломов.

      – Нет, нет! Это напрасно, – с важностью и покровительством подтвердил Судьбинский. – Свинкин – ветреная голова. Иногда чорт знает какие тебе итоги выведет, перепутает все справки. Я измучился с ним; а только нет, он не замечен ни в чем таком… Он не сделает, нет, нет! Завалялось дело где-нибудь; после отыщется.

      – Так вот как: все в трудах! – говорил Обломов, – работаешь.

      – Ужас, ужас! Ну конечно, с таким человеком, как Фома Фомич, приятно служить: без наград не оставляет; кто и ничего не делает, и тех не забудет.

      Как вышел срок – за отличие,