Быть может…. Вера Заведеева

настаивал сын под аккомпанемент жужжащих в телефоне подсказок.

      От боли и обиды у нее захолонуло сердце. Твердость характера и жизнестойкость, спасавшие ее во все времена, поддержали и сейчас:

      – Никого не нужно. Приезжай прямо сейчас. Ты понял меня?! – произнесла она каменным голосом.

      Через два часа у ворот дачи просигналила машина. Она даже не могла выйти навстречу. Ноги были ватные, пот вперемешку со слезами застилал глаза. Так они и остались сидеть с Бубликом на диване, прижавшись друг к другу, как два воробья – старый потрепанный и малыш.

      Вошли молодые – загорелые, отдохнувшие.

      – Ой, у вас нет никакого инсульта, – прощебетала невестка.

      Она знала, о чем говорит, ее отец пострадал от этого недуга.

      – Что ж, тебе виднее… – ответила она.

      Вскоре они уехали. На следующий день сын вернулся за приготовленными ею за лето соками и компотами и отвез ее в больницу к Елене Ивановне, которая о чем-то с ним говорила у себя в кабинете. Прощаясь с сыном, она заплакала, страшась неизвестности. В больнице ее продержали две недели – капельницы, уколы, таблетки, обследования, неясный до конца диагноз. Подозрения опытной Елены Ивановны были не напрасными, как оказалось в дальнейшем.

      Она восстанавливалась, как могла, больше рассчитывая на свои внутренние резервы бывшей спортсменки, чем на врачей, но менее чем через год все же вновь попала в ту же больницу после общения с местной властью при оформлении документов на дачный участок. Так началась ее борьба с болячками, которые посыпались с этого времени, как из рога изобилия. Самое ужасное последствие этого – у нее появился страх, что в любой момент все может опять повториться, она стала бояться ездить куда-то одна, даже по Москве и на дачу, не говоря уже о когда-то любимых путешествиях.

      Жизнь продолжается

      Бублик, увидев ее после возвращения из больницы, не проявил никаких признаков узнавания. «Как же так, – огорчилась она, – неужели забыл за какие-то полмесяца?» Постепенно все наладилось. Она опять начала гулять понемногу с Бубликом во дворе. Он часто бывал и у них дома. Но на следующее лето (когда она вновь загремела в больницу) его уже на дачу не привозили. Бублик рос, пытался говорить, но у него не очень получалось, и он этого стеснялся. Слова складывал по собственному усмотрению: деда он звал дебой, не без основания считая его неотъемлемой частью бабы. А когда немного подрос, то стал всех называть просто по именам. Его игрушки поселились в обеих квартирах и на даче.

      Все шло своим чередом: у нее было много работы, муж учил студентов, сын, как обычно, мотался по командировкам, Бублик сидел с мамой дома. Почти каждые выходные он отправлялся к бабушке и дедушке со своим «выездным» чемоданом. Летом приезжал на дачу. В четыре года у него проснулся интерес к сельскому хозяйству, и он с удовольствием катал свою тележку, поливал из игрушечной лейки грядки и закалялся холодной водой Москвы-реки.

      Начались и первые выходы «в свет» –