Солнечные берега реки Леты (сборник). Ирвин Шоу

восьми утра. Иногда, пряча лицо в поднятый воротник пальто, он шел в галерею, где до сих пор висела картина, и долго с печальным недоумением смотрел на нее. А когда директор галереи отвел его в сторону и не без сочувствия сообщил, что в силу сложившихся обстоятельств власти решили расформировать выставку и не посылать подготовленную коллекцию в Европу, Баранов заплакал.

      В тот же вечер, в одиночестве, сгорбившись, он сидел на деревянном стуле посреди холодной мастерской. Шторы задернул, потому что у соседских мальчишек вошло в привычку бросаться камнями по движущимся в окнах теням. В руке Баранов держал маленький атлас мира, раскрытый на карте Карибского моря и Центральной Америки, но не смотрел в него.

      Дверь открылась, вошел Суварнин. Молча сел на другой стул.

      Наконец Баранов заговорил, не глядя на давнего друга:

      – Сегодня я заходил в галерею. – Голос его дрожал. – Долго смотрел на картину. Может, это плод моего воображения, но вроде бы я заметил нечто странное.

      – Что именно?

      – Внезапно картина мне кого-то напомнила. Я думал и думал, кто бы это мог быть. И только теперь понял. Суварнин, – повернулся он к критику, – Суварнин, у тебя нет ощущения, что женщина на картине чем-то похожа на мою жену Анну?

      Суварнин какое-то время молчал. Задумчиво закрыл ослепленные кинематографом глаза, потер нос.

      – Нет, – твердо ответил он. – Ни в малейшей степени.

      Баранов чуть улыбнулся:

      – Ты меня успокоил. Для нее это был бы ужасный удар.

      Он уставился на маленькие красные и синие, греющиеся под ярким солнцем страны, омываемые теплыми водами.

      – Суварнин, ты бывал на Карибах?

      – Нет.

      – Интересно, – не отрывался от карты Баранов, – какие фрукты человек может рисовать в Коста-Рике?

      Суварнин вздохнул, поднялся.

      – Пойду собирать вещи. – И скрылся за дверью, оставив Баранова в холодной студии.

      Художник по-прежнему разглядывал яркую карту.

      Солнечные берега реки Леты

      Хью Форестер помнил все. Даты битвы у Нью-Колд-Харбора (31 мая – 12 июня 1864 года), фамилию учительницы в первом классе (Вебер, рыжеволосая, вес сто сорок пять фунтов, без ресниц), рекордное число страйк-аутов в одной игре Национальной лиги (30 июля 1933 года, «Сент-Луисские кардиналы» против «Чикагских щенков»), пятую строчку стихотворения «Жаворонку» (Шелли, «С бесхитростным искусством свой сердечный пыл»[10]), адрес самой первой девушки, которую поцеловал (Пруденс Коллингвуд, дом 248 по Юго-восточной Храмовой улице, Солт-Лейк-Сити, штат Юта, 14 марта 1918 года), даты трех разделов Польши и разрушения Храма (1772, 1793, 1795 и 70-е годы после Рождества Христова), количество кораблей, захваченных адмиралом Нельсоном в Трафальгарской битве (двадцать), профессию героя романа Фрэнка Норриса «Мактиг» (дантист), фамилию человека, которому присудили первую в истории Пулитцеровскую премию в 1925 году (Фредерик Л. Пакссон), кличку жеребца, выигравшего дерби в Эпсоме в 1923 году (Папирус),

10

Перевод В. Д. Меркурьевой.