Нелегко быть Музой. Лёля Сакевич

женщина в родах?!

      Я в ужасе поперхнулась. И это – Серебряный век русской литературы?! С недоумением оглянулась в зал – множество лиц смотрело на сцену с интересом, некоторые кивали головой в такт стихам, но большая часть недовольно морщились. Не все понимали этого декадента, выплевывающего слова в зал, как огрызки. Декадентами были многие из гениев, взять хотя бы того же мрачнюка-Мережковского…

      Я вспомнила, что напоминали мне стихи Анатолия. Даже не стихи, а сама атмосфера, настроение, наполняющие эти слова. В начале двухтысячных было подобное молодежное течение – готы. Мрачные черные циники, стремящиеся к смерти и пропитанные агрессией. Вот, оказывается, кто их первоначальник!

      Между тем Анатолий не сбавлял накала, продолжая проповедовать, как какой-то сатанист на черной мессе:

      – Острым холодным прорежу килем

      Тяжелую волну соленых дней —

      Всё равно, друзья ли, враги ли

      Лягут вспухшими трупами на желтом дне!

      Я не оплачу слезой полынной

      Пулями зацелованного отца —

      Пусть ржавая кровью волна хлынет

      И в ней годовалый брат захлебнется!

      …Меня всосут водопроводов рты,

      Колодези рязанских сел – тебя!

      Когда откроются ворота

      Наших книг,

      Певуче петли ритмов проскрипят.

      И будет два пути для поколений:

      Как табуны, пройдут покорно строфы

      По золотым следам Мариенгофа,

      И там, где, оседлав как жеребенка месяц,

      Со свистом проскакал Есенин…

      «Варвара, ты не права» – сказала я себе, пытаясь подавить рвотный рефлекс. Да, это поэзия! Да, так человек видит мир! И если ты такая глупая курица, что до тебя не доходит подобная литература, то ты не вправе судить Мариенгофа.

      По залу, наконец, пошел недовольный шепоток, переходящий в улюлюканье и выкрики «Долой!». Хм, не я одна здесь такая курица… Есенин встал, покачиваясь, снял пальто и пиджак, оставшись в жилетке, натянул шляпу на лоб и крикнул:

      – Едрить твою, Толян, ты чего читаешь?! Надо весело, с размахом! – он выскочил на сцену, вытолкал Мариенгофа, чуть приподнял подбородок, и отлично поставленным, глубоким голосом произнес:

      – Дождик мокрыми метлами чистит

      Ивняковый помет по лугам.

      Плюйся, ветер, охапками листьев,

      Я такой же, как ты, хулиган!

      Я люблю, когда синие чащи,

      Как с тяжелой походкой волы,

      Животами, листвой хрипящими,

      По коленкам марают стволы…

      Сергей с улыбкой и со слезами на глазах обращался не к прокуренной зале этой забегаловки, а к кому-то выше, к кому-то, кто олицетворял для него его родину. Девчонки-фанатки смотрели на него, как на божество, шевеля губами, повторяя за ним эти чудесные строки.

      – …Русь моя, деревянная Русь!

      Я один твой певец и глашатай!

      Звериных стихов моих грусть

      Я кормил резедой и мятой…

      Но не бойся, безумный ветер,

      Плюй спокойно листвой по лугам!

      Не сотрет меня кличка «поэт»,

      Я и в песнях, как ты, хулиган…

      …Милый,