Нелегко быть Музой. Лёля Сакевич

любили Бениславскую, я повела себя понаглее. Уселась за их столик, съела ломтик колбаски (никаких консервантов!) и уставилась на Анатолия:

      – Мне нужен Сергей Александрович.

      Мариенгоф только пьяно фыркнул, за него, наливая рюмки, низким голосом протянул Шершеневич:

      – Не только вам, моя дорогая, нужен Сережа. Он нужен всей нашей пролетарской родине…

      Да уж, ответ, достойный поэта.

      – Он будет сегодня читать? Дело в том, что Сергей Александрович просил меня об одной услуге…

      – Сегодня читаю я, – отрезал мрачный Анатолий и чокнулся с Вадимом рюмками. – А Сергун будет слушать. Вон он, кстати…

      По кафе пробежал нестройный гул – это фанатки кинулись к входу, загородив входивших. Я подскочила и вытянула шею, пытаясь увидеть поэта.

      Гений оказался невысоким мальчишкой, одетым в длинное светлое пальто нараспашку, широкополую шляпу и бежевый костюм с галстуком-бабочкой. В это время сказали бы, что он выглядит «франтом», а в наше выразились бы куда проще: «расфуфыренный павлин», никак не иначе. Есенин нестройно покачивался, придерживаясь за одетого более скромно сопровождающего. Гений был пьян. Черт, неужели я провалю задание и не запишу его выступление?! Капец, блин, черт!

      В толпе девчонок оказались репортеры.

      – Сергей Александрович, скажите, кто может стать поэтом в Советской России и что нужно для этого сделать? – ну, и как же на такой риторический вопрос ответит наш поэт?

      – Стихи имеет право писать только тот, кому больно, – очень серьезным, хрипловатым голосом ответил он. – Кто умеет чувствовать боль… Истинным поэтом человек становится только в те минуты, когда ему больно.

      Ого. Глубоко, однако. Это же общеизвестная его фраза! И я ее записала! Супер!

      Беспардонно растолкав поклонниц, Есенин направился к нам, увидел меня, снял шляпу и шутовски поклонился:

      – Да это же Га-аля! – расплылся он в широкой улыбке. Густые бледно-соломенные волосы упали на лоб и блеснули неяркой рыжинкой. Глаза лукаво сверкнули. Боже, какая улыбка! Я, похоже, могу понять несчастную Галю, потерявшую жизнь ради этой обаятельной, просто обворожительной мальчишеской улыбки. А Сергей Александрович по-приятельски подмигнул мне и обратился к сидевшим за столиком: – Друзья, позвольте мне представить вам Галину…

      – Артуровну, – подсказала я, пытаясь выглядеть восторженной поклонницей (что было несложно, после такой-то улыбки!).

      – Галину Артуровну Бениславскую! Ой, не спрашивайте меня, где она работает! – и заржал, вернее, засмеялся хрипловатым баритоном. Подвыпившая братия поддержала гения (он у них лидер, не иначе!), и Сергей уселся за стол.

      – Дайте-ка, Галя, что вы там принесли, – он вытащил и разложил по столу мои газеты. – А ты, Толик, чего сидишь? Выходи, тебя же давно объявили!

      Мариенгоф выпил еще одну стопку и, чуточку покачиваясь, поднялся на сцену.

      – Сергей Александрович, – проблеяла я робко, – а разве вы сегодня