Наваждение. Татьяна Стекольникова

мысли, потому что, признавшись самой себе в бесконечной любви к Гр-р, я немедленно начинала думать о том, как долго продлится моя жизнь с ним, – и думала почему-то вовсе не с уверенностью в счастливых перспективах.

      Громов отобрал у меня пустой бокал.

      – Э-э, что за задумчивость во взоре? Кто пьет без всякого удовольствия, тому вино – не в коня корм. Знаешь, кто сказал?

      Я знала – Франсуа Рабле.

      – Тебе не понравилось вино? – Правая бровь Громова поползла вверх, обозначая удивление.

      – Понравилось. Действительно, классное вино.

      – Давай еще налью…

      Я смотрела, как льется в хрусталь багровая струйка – кровь винограда, так, кажется, называли вино в древности. Достаточно половины бокала. Почему? Потому что от красного вина меня тянет на подвиги и я могу наломать дров.

      Громов смеется, разламывая пармезан на маленькие кусочки:

      – Вот это сначала съешь, а потом запей вином. Меня Шпиндель научил – необыкновенно вкусно.

      И правда, здорово…

      Я уже не хотела есть и потихоньку тянула «Пеньялолен», глядя, как Гр-р с удовольствием наворачивает ягнятину, кабанятину и страусятину, сдабривая мясо каким-то экспериментальным Вовкиным соусом.

      Поезд шел на запад, точно в закат. За окном плыли, кружась, золотые от закатного солнца березы и почти черные ели. Еще чуть-чуть, и будем лететь сквозь ночь…

      Не обращая внимания на брюзжание сытого и потому ленивого Громова, я собрала грязную посуду и мусор и отправилась в туалет – мыть тарелки. Гр-р пошел со мной, не переставая ворчать:

      – Достаточно было все свалить в корзину! Ты же не собираешься тащить это в самолет? Ты сама Вовке сказала, что корзину бросим! Проводник бы и помыл, если ему тарелки нужны, – А, понял! – сказал Громов через некоторое время. – Как я забыл! Я же видел, как ты зимой отнесла на помойку свои старые сапоги, предварительно хорошенько почистив их кремом, чтобы люди не подумали, что, одаривая их таким образом, ты смотришь на них барственно, презрительно, надменно или заносчиво.

      – А ты что, шпионил за мной?

      – А как же! Глаз с тебя не спускал.

      – Зачем?

      – Хотел о тебе побольше узнать.

      – И много может рассказать подглядывание?

      – Много. Я, например, тогда узнал, что у тебя никого нет. Имею в виду, мужчины нет.

      – Может, я его тщательно скрывала!

      – Как это – скрывала? Где? В Энске?

      – В Энске…

      – Нина, ты серьезно?

      Мы уже сидели в купе. В корзине на столике позванивали бокалы. Я встала, чтобы засунуть между ними салфетки – бесконечное дребезжание на меня действует угнетающе.

      – Нет, ты скажи! – Громов держит меня за руку, мешая устранить стеклянное треньканье. Но бокалы перестали бренчать сами собой – поезд еле тащится и наконец останавливается.

      Из нашего окна открывается вид на побеленный дощатый забор, освещенный одинокой электрической лампочкой под жестяным колпаком. Она свисает откуда-то сверху, слегка покачиваясь