Амальгама счастья. Олег Рой

Куда лучше было бы, грустно подумала она, если бы вместо какого-нибудь заплесневелого куска кружева бабушка подарила мне последний час своей жизни. Она и хотела, да не вышло… Хорошо хоть на память останется письмо – то самое, с ее последними прощальными словами; предчувствовала, видно, что по-настоящему, с глазу на глаз, проститься не удастся…

      – Разумеется, разумеется! Совсем не ущемляет! – громко рассмеялся дядя. – Надеюсь, у тебя хватило ума не надеяться ни на какие революционные идеи со стороны Веры Николаевны? Но, впрочем, обсуждать ее решения нам не подобает… Налей-ка мне кофейку, если еще не совсем остыл.

      Сергей Петрович уселся за стол, накрытый Дашей к завтраку час назад, и придвинул к себе белоснежную тонкую чашку. Бабушка признавала только тончайший фарфор светлых оттенков.

      – Остыл, – сказала Даша.

      – Ну, наливай холодный, не подогревать же его, – поторопил ее дядя. Водрузил на элегантный нос очки, закинул ногу на ногу, вытащил из кармана листок бумаги и, взглянув на хмуро молчавшую все это время жену, снова улыбнулся: – И ты садись тоже, устала за эти дни. Да не нервничай так, на тебе же лица нет!..

      Женщина молча повиновалась. А Сергей Петрович, откашлявшись, торжественным тоном начал:

      – «Я, Плотникова Вера Николаевна, находясь…» – ну, это неинтересно, тут всякие формальности, а суть… где это?.. да, вот: «завещаю своей родственнице Дарье Александровне Смольниковой зеркало с комодом старинной работы начала девятнадцатого века, находящееся в моей единоличной собственности и не представляющее, помимо художественной, никакой иной ценности – ни материальной, ни исторической…»

      Дядя поднял глаза на Дашу и прибавил:

      – Тут уж мама погорячилась, наверное. Если есть ценность художественная, стало быть, и материальная есть, так ведь? Но не будем придираться… «Дети мои знают, где это зеркало находится, – продолжал он громко. – Обращаюсь к ним с просьбой: в точности и не откладывая исполнить мою последнюю волю».

      Он аккуратно свернул лист и с комическим поклоном вручил его Даше.

      – Бабушкино трюмо? – переспросила, не до конца понимая происходящее, девушка. – Но… Конечно, это такая память о ней, только куда же я его поставлю? У меня так тесно, а оно такое огромное…

      – Дарья, какие приземленные мысли в столь возвышенный момент! – покачал головой Сергей Петрович. Впрочем, тут же посерьезнел, отхлебнул сразу полчашки холодного кофе и сказал: – Извини, дорогая. На самом деле, конечно, я напрасно ерничаю. Но и ты тоже должна нас понять: такие напряженные были эти дни, столько было маминых капризов… Знаешь, – доверительно понизил он голос, – я просто стараюсь держаться. Эта история с завещанием всех нас немножко напрягла, но и развеселила немало. И скажу тебе откровенно: если бы речь шла не о старом зеркале, а о чем-нибудь посущественнее, может, этот листочек до тебя и не дошел бы… Но, слава богу, не пришлось брать греха на душу. Так ты принимаешь наследство? – почти игривым тоном закончил дядя.

      А Даша почти не слушала его. Перед ее глазами стояла сцена одного