Достоевский Ф.М.: 100 и 1 цитата. Отсутствует

когда на раут светский,

      Перед сонмище князей,

      Ставши мифом и вопросом,

      Пал чухонскою звездой

      И моргнул курносым носом

      Перед русой красотой,

      Как трагически недвижно

      Ты смотрел на сей предмет

      И чуть-чуть скоропостижно

      Не погиб во цвете лет.

      «Этот человек [Белинский] ругал мне Христа по-матерну…»

      «Этот человек ругал мне Христа по-матерну, а между тем никогда он не был способен сам себя и всех двигателей всего мира сопоставить со Христом для сравнения. Он не мог заметить того, сколько в нем и в них мелкого самолюбия, злобы, нетерпения, раздражительности, подлости, а главное, самолюбия. Ругая Христа, он не сказал себе никогда: что же мы поставим вместо Него, неужели себя, тогда как мы так гадки. Нет, он никогда не задумался над тем, что он сам гадок. Он был доволен собой в высшей степени, и это была уже личная, смрадная, позорная тупость. Вы говорите, он был талантлив. Совсем нет, и Боже — как наврал о нем в своей поэтической статье Григорьев^********. Я помню мое юношеское удивление, когда я прислушивался к некоторым чисто художественным его суждениям (н<а>прим<ер>, о “Мертв<ых> душах”). Он до безобразия поверхностно и с пренебрежением относился к типам Гоголя и только рад был до восторга, что Гоголь обличил. Здесь, в эти 4 года, я перечитал его критики: он обругал Пушкина, когда тот бросил свою фальшивую ноту и явился с “Повестями Белкина” и с “Арапом”. Он с удивлением провозгласил ничтожество “Повестей Белкина”. Он в повести Гоголя “Коляска” не находил художественного цельного создания и повести, а только шуточный рассказ. Он отрекся от окончания “Евгения Онегина”. Он первый выпустил мысль о камер-юнкерстве Пушкина. Он сказал, что Тургенев не будет художником, а между тем это сказано по прочтении чрезвычайно значительного рассказа Тургенева “Три портрета”. Я бы мог Вам набрать таких примеров сколько угодно для доказательства неправды его критического чутья и “восприимчивого трепета”, о котором врал Григорьев (потому что сам был поэт). О Белинском и о многих явлениях нашей жизни судим мы до сих пор еще сквозь множество чрезвычайных предрассудков»

      [письмо Ф. М. Достоевского к Н. Н. Страхову 18 (30) мая 1871 г. из Дрездена (29 (I), 215–216)].

      «В последний год его жизни я уже не ходил к нему. Он меня невзлюбил; но я страстно принял тогда все его учение»

      [ «Дневник писателя» 1873 г., глава «Старые люди» (21, 12)].

      Ф. М. Достоевский рассказывает в «Дневнике писателя» за 1873 г., как Белинский «бросился обращать» его в свою веру: «Я застал его страстным социалистом, и он прямо начал со мной с атеизма. <…> В новые нравственные основы социализма (который, однако, не указал до сих пор ни единой, кроме гнусных извращений природы и здравого смысла) он верил до безумия и безо всякой рефлексии; тут был один лишь восторг. Но, как социалисту, ему прежде всего следовало низложить христианство; он знал, что революция непременно должна начинать с атеизма. Ему надо было низложить ту религию, из которой