Хэда. Николай Павлович Задорнов

вы, Алексей Николаевич? Что собираетесь делать? Ужинать?

      – Да я из чертежной… Ужинал там.

      – Привыкаете к их блюдам?

      – Да, я люблю их стол. Креветки особенно. А вы куда?

      – К своим японским коллегам.

      Все знали, что отец Василий Махов дружит с японскими бонзами.

      – Что же вы будете делать? Пойдемте со мной, Алексей Николаевич. Познакомитесь с новым для вас интересным обществом, чем здесь скучать и томиться; вечер еще велик. Все равно читать нечего! «Да и оставит на время свою отроковицу», – подумал он.

      Видя кислое выражение на его лице, отец Василий добавил:

      – Вы скажете: что же интересного в японских попах? Да вы пойдите посмотрите сначала, а потом уж выносите приговор. Не понравится – в любое время можете уйти, дадут вам провожатого.

      Как будто что-то толкнуло Алексея в грудь. «Не пора ли мне, однако, сойти с одной дорожки… Может быть, новое общество и новые наблюдения рассеют меня. А то живешь тут, ничего не видишь!»

      Отец Василий в начищенных сапогах, в новой соломенной шляпе, с огромным зонтом: как у рисосеятеля. Борода выхолена и надушена японскими травяными духами. Вид свежий, недаром каждый день купается в реке, идущей с гор!

      Зажгли фонари и вышли. Следом кто-то спешил с фонарем. Огромная фигура Можайского выросла в ночи на фоне бухты.

      – Я с вами, господа. Возьмите меня…

      – Пожалуйте, пожалуйте! – ответил отец Махов. Можайский сказал, что слыхал за перегородкой, как Алексея уговаривали, позавидовал и сам поддался.

      – А если опять польет, окаянный, – оглядывая небо в звездах и складывая зонт, сказал отец Василий. – Они все ждут землетрясения!

      Храм стоял на отлете, за рисовыми полями. Войдя в ворота, путники поднялись по ступенькам, и отец Василий умело откатил широкую входную дверь. Главное помещение храма, где собираются молящиеся, темно и пусто, какой-то человек поднялся с пола и поклонился вошедшим. Сквозь дверь в боковой стене слышались голоса, и на бумажной перегородке виднелась тень женщины.

      Махов провел офицеров в другую, соседнюю дверь. В большой узкой комнате стояли столики, за которыми в полутьме сидели и разговаривали люди. При тусклом свете фонаря один из них поднялся и сказал Сибирцеву:

      – Здравия желаю, Алексей Николаевич, пожалуйте к нам. Милости просим, Александр Федорович.

      – Александр Иванович? – удивился Сибирцев, узнавая артиллерийского кондуктора Григорьева.

      – Так точно, Алексей Николаевич… Унтер-офицер Григорьев, честь имею!

      «Поди же ты!»

      За составленными столами, заваленными бумагами, сидели гости.

      Алексей обратил внимание на красивую молодую японку. У нее было очень белое лицо формы дыни, что считается у японцев красивым, да и у нас, пожалуй, сочтется… Черный гребень ее волос выползает острым краешком на высокий чистый лоб.

      Из-за стола встал Гошкевич и подвел офицеров к японке, что-то сказал ей и добавил по-русски:

      – Княжна