Горсть чудес, щепотка смеха. Татьяна Абалова

мучиться. Ни ревности, ни упреков. Эти двое не виноваты. Это бабушка продала приворот, не выведав, что его хотят применить к женатому. Не знаю, как другие, но мы, Себяжские ведьмы, блюдем кодекс чести.

      – Давай я расчешу тебя, – бабушка подошла ко мне с гребнем.

      После колдовского отката банька – самое то. Легкая телом, вкусно пахнущая летними травами, сидела я на табуретке, укрывшись лишь простыней, а ласковые руки заплетали длинную косу, которую я растила с самого детства.

      – До сих пор простить не могу, что твоя мама постриглась. Сама себя уничтожила. Сил колдовских, что с детства копятся, разом лишилась.

      Бабушка впервые заговорила со мной о маме. Прежде тема родителей была под запретом. Я знала лишь, что расстались они.

      – Ба, а почему она решилась косу отрезать?

      – Глупость несусветная. О тебе совсем не думала. Как ребенка научить колдовству, если сама им не владеешь? Нашу премудрость на пальцах не объяснишь.

      – Потому она меня к тебе отправила?

      – Я сама забрала. И запретила к тебе приближаться. Чтобы глупостью не заразить.

      – И я никогда ее не увижу?

      – Вот когда войдешь в ведьмовской возраст, это по людскому измерению двадцать годочков, сама решишь. До тех пор ни-ни.

      Когда я оказалась в Себяжском лесу, мне было всего три года. Я совсем не помнила маму. Лишь какой-то расплывчатый образ светловолосой женщины в красном платье – рукав фонарик, летящая юбка солнце-клеш. И все.

      – Я похожа на нее?

      – И да и нет. У тебя волосы светлые, а у нее словно в пшеничное зерно добавили гречихи, и глаза у нее карие, а у тебя как небо в хмурый день. Да и росточком ты повыше будешь, смотри, уже меня на голову переросла.

      – Она красивая?

      Бабушка вздохнула.

      – Эта красота и сгубила. И за тебя я переживаю. Когда ты в городе, места себе не нахожу. Если уж наши лесные охламоны этакое сумасбродство учудили, городские, наверное, вовсе прохода не дают?

      – Ба, не переживай. Я в городе морок на себя накидываю. Мне здешних уроков хватило.

      – Ну-ка, покажись.

      Я закрыла лицо ладонями, потом медленно опустила их вниз, перекрещивая руки, прошлась по плечам, оглаживая себя до самых кистей, и напоследок крепко сцепила пальцы в замок.

      – Молодец, хорошо придумала, – бабушка придирчиво оглядела коротко стриженные темные волосы, нос картошкой, тонкие губы, ставшую плоской грудь. – Жаль, что морок только на людей действует. Кабы наши твою истинную красоту под ним не видели, глядишь, в и лесу осталась бы.

      Я только улыбнулась в ответ.

      – Пора мне, бабушка. Теперь недели через две приеду.

      – Как? На Рождество не явишься покуролесить? По деревням прошлись бы, как бывало, поколядовали.

      – Нет, сессия на носу. Надо бы позаниматься, – прокряхтела я, заправляя джинсы в высокие сапоги. Снега в лесу полно, того и гляди провалишься в сугроб.

      – Сессия! Далась тебе эта учеба. Кем бы ты ни стала, все равно в лесу окажешься. Здесь твое место, –