Безумец и его сыновья. Илья Бояшов

уже остыли угли того первого, живительного, разожженного знахаркой костра.

      А потом стадо спустилось к озерцам и лягушкам и принялось насыщаться молодой травой, и позвякивание колокольчиков вселило в женщин тихую, спокойную уверенность в будущем.

      В ведре отнесли они молоко к одинокой землянке Аглаи.

      На звуки колокольчиков и мирный дым потянулись бродячие собаки. Тощие, ободранные псы, тоже неизвестно где и как выжившие, скуля, едва волочили к землянкам животы. Радостно встречали и их!

      Первым послевоенным летом свершилось еще одно чудо: вернулся в деревню демобилизованный Валентинин муж.

      Еще издалека, с дороги, заметил он в траве жилище Аглаи. И, весь в густой теплой пыли, подошел к едва выступавшей крыше. Напуганная живность со стрекотом разлеталась из-под его сапог. Засмеявшись, вернувшийся нагнулся к открытой двери. Спасенная девочка из темноты подняла на него испуганные глаза – он не замечал ее и силился разглядеть старуху. И разглядел наконец.

      – Что! – окликнул. – Жива еще, старая плесень. И ведь и я не подох!

      Аглая знала ответ:

      – Бог не хочет тебя брать!

      Вернувшийся расхохотался:

      – А ты ведь каркала – сгину.

      Он поднес к губам трофейную гармонику и показал все ее звуки.

      – Господь не берет тебя, – твердила старуха. – Не нужен ты небесам. И ангелам, и архангелам не нужен со своей беспутной жизнью.

      – А что Сатана?

      – Да не ты ли слуга самого Рогатого?! Что же о нем расспрашиваешь? В пекле место твое, после того как примет дьявол Гитлера со всей его сворой. До тебя не дошли еще руки!

      – Отчего же?

      – Больно мелка сошка!

      Демобилизованный разозлился:

      – Тебя, каргу, пропущу вперед себя, – пообещал. И, плюнув, зашагал прочь от землянки.

      Вновь кузнечики избегали тяжелых солдатских кирзачей, а поля и низины слушали гармонику. Он шагал по дороге, огибая болото, а старуха выползла и поспешила напрямик по известной только ей тропке. Острые иглы сухой травы кололи ее босые ступни.

      Задыхаясь, прокричала Аглая встревожившимся было женщинам, которые копошились возле жилищ, о Безумцевом возвращении. Та к вернулся отпетый гуляка и пьяница – война нисколько его не изменила!

      Ночью Валентина гладила и ощупывала тело мужа: не было на нем ни одного шрама, ни единой царапины, и было оно свежим и сильным, будто он не с войны явился, а с прогулки – и лишь просоленная гимнастерка и пыльные стоптанные сапоги, и фуражка его со сломанным козырьком говорили о том, что много он походил по земле!

      Плача, вспоминала Валентина детей: своих и тех, кого весной отнесла она к могильному холму, и шептала об этом – муж равнодушно слушал. На рассказ ее об ангеле, которого Господь должен послать вперед себя, рассмеялся: «Бабские бредни!»

      Он соскучал по женским ласкам. Вот что он приговаривал:

      – Давненько не леживал я на бабских сиськах! То-то, славные подушки – бабские титечки. Давненько не ласкал