Проклятие двух Мадонн. Екатерина Лесина

я встретила в санатории. Вообще-то это не совсем санаторий, а скорее дурдом, но дурдом комфортный. У меня он ассоциируется с зефиром, такой же воздушно-розовый, приторный и липкий. Розовые стены, розовая униформа персонала, приторные улыбки докторов и липкое, навязчивое внимание. Больше всего угнетало именно внимание.

      …Сашенька, а не выйти ли вам в сад, посмотрите, какая замечательная погода…

      …Сашенька, вы плохо кушаете…

      …Сашенька, если вы будете и дальше игнорировать рекомендации Всеволода Петровича, то никогда не поправитесь…

      Вернее, не так, здесь избегали слов «болезнь» и «поправиться», потому что считалось, что те, кому по карману «Синяя птица», совсем не больны, а… просто отдыхают. В санатории.

      – О чем ты думаешь? – спросила Ольгушка. Вот уж кого пребывание в «Синей птице» совершенно не раздражало, Ольгушка была на редкость милым существом, добрая, покладистая, болезненно-впечатлительная. Ей даже медсестры улыбались не потому, что им платили за улыбки и вежливость, а потому, что любили.

      Это она себя так называла. В первый же день в столовой она сама подошла ко мне и сказала:

      – Здравствуй. Ты новенькая, да? А меня зовут Ольгушка.

      И мы подружились.

      – Ты снова молчишь, – Ольгушка вздохнула. – Ты все время молчишь и думаешь, думаешь и молчишь. Это плохо.

      – Почему?

      – Потому что в тишине появляются странные мысли. Я боюсь тишины, она стирает меня.

      – Как стирает?

      – Как ластиком. Или краски водой. Дождь идет, краски бледнеют, бледнеют, а потом совсем исчезают. И тишина меня исчезает.

      – Глупости.

      – Возможно. Я всегда говорю глупости. Я ведь сумасшедшая. – Она произносит это со всей возможной серьезностью.

      На улице весна и воздух пахнет цветами… начало мая, солнце гладит кожу, и мне почти хорошо.

      – Так о чем ты думаешь? – повторила вопрос Ольгушка. – У тебя счастливое лицо.

      Ни за что бы не подумала. Счастливое лицо… хотя мама говорила, что я – прирожденная актриса.

      Дура я, а не актриса. Обыкновенная дура, потому и сижу в этом, с позволения сказать, санатории, усиленно делая вид, что мне здесь нравится.

      …Сашенка, не надо быть такой букой…

      …Сашенька, почаще улыбайтесь, вам так идет улыбка…

      А мне вообще все идет, даже эта долбаная розовая пижама. Вот Ольгушка в больничном наряде выглядит совершенно невозможно, кожа кажется болезненно-бледной, изуродованной на висках синими сосудами, глаза припухшие, то ли от слез, то ли от долгого сна, а длинные волосы собраны в унылый пегий хвост.

      – Доктор сказал, что ты скоро уедешь… – Она снова вздохнула. – И я тоже… я не хочу уезжать, но мама настаивает.

      – Если не хочешь, то не уезжай.

      Ольгушка грустно улыбается, и я понимаю, что она никогда в жизни не осмелится возразить матери.

      – Я бы хотела быть такой же сильной, как ты. Не бояться. Знаешь, я ведь тоже пыталась…