Меня зовут Жаклин. Отдайте мне меня. Повести и рассказы. Виолетта Лосева

Михайлович же говорит с ней только о Нике и Вадиме, – пытаюсь я смягчить ситуацию.

      – Почему он вообще с ней говорит? Разошлись и разошлись – все!

      – А дети? – глупо спрашиваю я.

      – Скажи, чего не хватает этим детям? – спрашивает Тамара, – Чего им еще нужно? Они вообще не должны быть здесь! У Семена новая жизнь! Я не хочу жить с ними!

      Мне, конечно, очень жаль, но я думаю, что, выбирая между детьми и Тамарой, Семен Михайлович выбрал бы детей. Хотя, кто знает. Кто вообще может разобраться в чужой семейной жизни?

      – Я сегодня еду заниматься собой, – сообщает Тамара, – маникюр, педикюр, парикмахер, визажист, массаж. Обедать буду в городе, так что на меня можешь не рассчитывать.

      – Хорошо, – говорю я, – а ужин?

      – Ужин – на твое усмотрение. Я могу не вернуться и к ужину. Семушке я позвоню сама, а остальным знать необязательно.

      Тамара выплывает в коридор с сигаретой, но в дверях оборачивается:

      – Кстати, я еще планирую встретиться с подругой и, возможно приглашу ее к нам на следующей неделе.

      Я не знаю, зачем она говорит мне о подруге, возможно, для того, чтобы подсказать свою версию своего отсутствия, а, может быть, просто так, чтобы подчеркнуть, что у нее есть подружки.

      – Желаю хорошо провести время, – говорю я и вспоминаю про тетрадку, которую обещала найти для Ники.

      – Ну что ты так до-олго, – тянет Ника, когда я захожу в комнату. Такое впечатление, что она ничем не занимается только из-за отсутствия этой тетради. Я утешаю себя мыслью, что больные дети становятся капризными и нытье Ники – это следствие ее недомогания, а не пренебрежения ко мне.

      – Ты не возражаешь, если я включу здесь пылесос? – спрашиваю я. Я знаю, что в доме становится неуютно, когда затевается уборка или стирка и стараюсь делать это, когда в комнатах никого нет.

      – Здесь чисто, – говорит Ника, и я понимаю ее.

      – Смотри сколько крошек, – показываю я на ковровое покрытие. Во время болезни Ника ест, не вставая с постели.

      – Может, веничком? – спрашивает она и смешно морщит нос.

      Если я буду убирать этот дом «веничком», я не справлюсь с этим и за неделю.

      – Ты что, пылесоса боишься? – я пытаюсь ее рассмешить. Она улыбается.

      – Нет, просто так не хочется вставать… одеваться… вообще, двигаться с места… Врач сказал, что мне нужно вылежать неделю, ты слышала?

      Я бы, конечно, ответила ей, что за те деньги, которые Семен Михайлович заплатил за вызов, врач мог бы прописать ей постельный режим до конца жизни.

      – А врач не сказал, что кушать печенье в постели – это признак дурного тона?

      Мне нравится, что мы можем говорить с ней так по-дружески, не думая о том, кто она и кто я. Я не стремлюсь заменить ей мать, но, думаю, хорошая подруга ей тоже не помешает.

      – Ну ладно, тебя не переспоришь, – ворчит Ника, выбираясь из постели, – я, пожалуй, спущусь и поем еще раз. Окей?

      – Ты