Пуля для эрцгерцога. Михаил Попов

рано или поздно. Маленькие городки имеют здесь преимущество перед парижами.

      Я безропотно согласился и с этой неуловимо путаной фразой.

      – Но у вас все впереди.

      – Надеюсь, лишь то, что мне не вредно.

      – Что вы имеете в виду? – ощутимо напрягся Вольф. – Что я хочу ввергнуть вас в неприятности?

      Еле-еле я сумел успокоить его и положил себе впредь держаться еще осторожнее.

      В трактире никто нас не ждал. Бродили меж пустыми столами скучные официанты. Место для румынского (в венгерских заведениях всегда играют румыны) оркестра безнадежно пустовало. Но стоило офицеру спросить «шикарный» обед, заведение стало оживать. Господин Вольф был сверхъестественно разборчив. Четыре скатерти заставил сменить. Закуски были все им возмущенно забракованы. Бледный, как мертвец (от злости), метрдотель велел принести новые. Они не были похвалены, но хотя бы допущены к столу. То же с винами. Местное ильванское (весьма недурное) он громко назвал помоями. Метрдотель покраснел и прикусил верхнюю губу. Остановился он на шато роз, шабли и мозельвейне. На мой взгляд, сопряжение этих напитков не обнаруживало тонкого вкуса. Однако бровь, которой я имел право повести, осталась на месте. Выпили тост первый. За государя императора, как и положено. Я это сделал внешне охотно, чем дал повод для офицерского удивления. Он полагал найти во мне либерала и задеть своими словами?

      – И вы всерьез считаете, что правящий наш дом достоин того, чтобы за него пить?

      – В том случае, если вы поднимаете тост за, – да! «Может, сделаться дипломатом?» – подумал я, мысленно любуясь хитроумием своего ответа.

      Вольф мрачно наполнил бокалы. Происки на политические темы пришлось ему оставить, с какой стороны теперь зайдет?

      – Но не кажется ли вам, господин соотечественник, что наш русский характер, в общем-то, дрянь и нас, русских, лучше за границу вообще не пускать? Ничему не научимся путному. Что поймем, то неправильно используем. А пуще всего способны лишь нахамить, как я давеча главному здешнему подавальщику. Возможность нахамить – лучшее утешение для души нашей.

      – Я не вполне уяснил, в чем смысл тоста, прошу меня великодушно простить, мсье Вольф. – Тост простой. – Он поднял бокал с густо-красным напитком и прищурился так, будто был способен видеть сквозь такие препятствия.

      – Выпьем, мсье путешественник, за то, чтобы никого из нас, ни одного русского хама и на пушечный выстрел не подпускать к Европе.

      – Охотно, тем более, что я лично делом могу ответить на ваше мудрое предложение. Через неделю, самое большее – две имею отбыть в родные пенаты. И собираюсь впредь пребывать там безвыездно.

      И я с наслаждением выпил.

      Вольф только отхлебнул, изувеченная ноздря его дернулась.

      – Но признайте, только честны будьте до конца, что Россия – непригодное место для житья. Пустейшее и грязнейшее. Моды – дичь! Дороги – канавы! Народишко – или раб, или бандит!

      – С огромнейшим сожалением покидал я Париж, эту столицу просвещенного мира.

      Соотечественник шумно втянул воздух, чтоб подпитать мыслительный пожар в