Пуля для эрцгерцога. Михаил Попов

и самому пришло в голову, что я заблудился. Ничего похожего на выход, через который я явился на бал, по дороге мне не попадалось. Все меньше света и все больше пыли. Не слуги, а тени. Назло себе, Ворону, Штабсу я сделал еще несколько поворотов, промчался еще несколькими тусклыми коридорами, и передо мною оказался заброшенный подъезд дворца. Я убегал в сторону, противоположную спасительной. Огромный темный вестибюль со скошенным вдаль и вниз потолком. Дно его не ощущалось моими чувствами. Забит он был отслужившим мебельным веществом. Щепки, обломки, ржавые пружины, тряпки, обглоданные листы фанеры, рваные края мраморных плит. Элементы мебели превращались здесь в элементарное вещество.

      Из этого темного зрелища я сделал неожиданный для моих спутников вывод:

      – И все же я не понимаю, почему должен стреляться с Вольфом!

      Журналист поскреб матерчатую лысину.

      – Попытаюсь объяснить несколько издалека. Вот, скажем, все знают, что Цезаря зарезали Брут – простите, капитан, пришлось, так сказать, к слову, – Брут и Кассий. Но почему имя первого стало нарицательным, а второй превратился в нюанс для специалистов?

      – Откуда мне знать? Потому что Цезарь не сказал: «И ты, Кассий!»

      – Нет, дело не в этом. А в том, что может быть только один. Только один, понятно?! – проникновенно произнес Штабс.

      – Великолепно, капитан! Есть дела, в которых возможен только один! Вы мешаете Вольфу.

      Я чувствовал, что мне говорят правду, на все вопросы отвечают полностью и максимально точно, но ничего не понимал.

      – Но это какая-то чушь! Кто такой этот Вольф?! Откуда он взялся? Вы можете мне это сказать?!

      – Лично мне о нем известно очень мало. – Ворон выпятил губы. – Он повсюду следует за мадам. Фигура загадочная, с призрачным прошлым. Знаете что, пойдемте отсюда.

      И мы стали подниматься по широкий, застеленной драным ковром лестнице. Я заметил, что деревянная свалка потянулась за нами, как будто мы ее разбудили своим вторжением. Как из первобытного океана, из нее выбирались зародыши вещей. С каждой ступенькой их вид становился все осмысленнее. Наконец стало возможным применять к ним какие-то, для начала уродливые, названия: продавленная кушетка, кривой стул, бюро с вырванной ящичной челюстью, кресло со взорвавшимся сиденьем.