Двадцать дней без войны. Константин Симонов

начала делиться с ним, а не с ней главным из того, что происходило в ее маленькой, отгороженной от них жизни.

      – Хотя я чувствую себя сейчас виноватой перед тобой, но виноват все равно ты, – сказала она с полными слез глазами.

      Ну что ж, в этом была доля правды!

      – Будем считать, что так, – сказал он и, поцеловав ей руку, пошел вниз по лестнице.

      – Вася! – окликнула она его, когда он уже спустился на два марша.

      – Что? – остановившись, спросил он.

      Она смотрела на него, свесившись через перила.

      – Спасибо, что ты на меня не сердишься. И больше не высылай мне аттестата, не нужно.

      – Хорошо, не буду. – Он, не оборачиваясь, пошел вниз.

      2

      Так он расстался со своей женой, которая с тех пор прислала ему три письма и в первом из них заверенную у нотариуса копию свидетельства о разводе.

      Третье, осеннее письмо было уже не из Казани, а из Ташкента.

      Оказывается, ее мужа перевели туда, тоже директором, но в другой театр. Она писала, что рада этому переводу. Новое место, новые люди, и ничто не напоминает ей о прежнем.

      «Ну и радуйся, пожалуйста. Я-то тут при чем?» – сердито подумал он тогда, осенью, прочитав это письмо. Но все равно ответил на него, как и на два первых, что жив, здоров, все нормально.

      У него не было причин обижать ее, не отвечая на ее письма.

      Пускай они не особенно умные, но ведь это при тебе, казалось бы, умном человеке, она так и не поумнела за пятнадцать лет совместной жизни…

      С дочерью он сделал все, как решил. Вызвал по редакционному телефону на переговорную в Омске свою старшую, замужнюю, но бездетную сестру. Докричался до нее, объяснил в нескольких словах, что произошло, и получил разрешение прислать дочь.

      – Только если она сама захочет, слышишь? – кричала на него по телефону сестра. – И чтоб Ксения носа к нам не совала – выставлю! И сам не качайся, – снова крикнула она. – Слышишь?

      – Слышу, слышу, – сказал он. – Уже не качаюсь, хватит.

      Сестра знала, что он два раза, еще до войны, собирался расстаться с Ксенией, да так и не расстался. Дождался войны.

      Сестра была учительницей математики, и была замужем тоже за учителем математики, и там, в Омске, работала в одной с ним школе тридцать пять лет, с девятьсот седьмого года. Ксению она знала, но не любила и, наезжая в Москву, останавливалась не у брата, а у своих знакомых.

      Видела несколько раз и девочку. В последний раз, когда ей было двенадцать лет. И, уезжая к себе в Омск, на вокзале бесцеремонно сказала на прощание Лопатину:

      – На тебя наплевать, нисколько тебя не жалею, – что посеял, то и пожал. А за девочку страшно. Жаль, что нет закона: отнимать детей у тех, кому они не нужны.

      Когда Лопатин сказал по телефону, что вышлет на дочь аттестат, а кроме того, постарается отправлять посылки, сестра ответила:

      – Разумеется! Кормить-то ее надо! А как у нас – сам догадываешься. Присылай все, что сможешь. Не бойся, кроме нее, ни на кого не истрачу.

      Можно было этого и не говорить, но по своему самоедскому