Самосуд. Иронический детектив. Сергей Глазков

вырывает письмо из рук Ганошина:

      – Кто это такой наглый?

      Ганошин показывает чистый конверт:

      – Здесь не написано.

      – Кому передать? – Вертит в руках письмо Брюханов.

      – Об этом они, видимо, сообщат позже, – отвечает управляющий.

      – Что ж, подождем… – говорит Ткач.

      15

      Волина входит в здание и, минуя работающих строителей, поднимается по широкой мраморной лестнице на второй этаж дома Шереметьевых.

      Проходит по анфиладе, состоящей из нескольких комнат, и останавливается рядом с двумя полицейскими, стоящими на страже у входа в комнату, где были найдены драгоценности и труп неизвестного. Показывает охранникам удостоверение. Они кивают и отступают в сторону, пропуская её.

      В тайной комнате без окон установлены по углам четыре небольших прожектора, которые освещают все помещение. От их света, разложенные по полу золотые и серебряные предметы, отливают загадочным блеском. Два музейных работника и Кашин раскладывают антиквариат по кучкам. Кашин, заметив Волину, подходит к ней.

      – Добрый день, Виктор Петрович, – здоровается она.

      – Здравствуйте, Александра Леонидовна, – отвечает тот.

      – Где мой клиент? – Спрашивает Волина.

      – Сидит в нише, – эксперт отходит в сторону, уступая ей дорогу, – Мы его не трогали.

      Кашин подводит Волину к нише, где располагается высохший труп (мумия) неизвестного, сидящего в кресле среди драгоценностей. Одежда на нем хорошо сохранилась. Руки и ноги опутаны верёвками. Волина подходит к нему ближе.

      – Хорошо сохранился.

      – Оно и понятно, Александра Леонидовна, – говорит он, – Доступ воздуха в эту комнату был ограничен.

      Волина проводит внешний осмотр.

      – Причину смерти определять буду, когда проведу вскрытие.

      – Причина и так видна, – пожимает плечами Кашин, – Истощение. Его кто-то связал и бросит здесь умирать от голода.

      16

      Иванов проходит во двор, оглядывается. Чувствуется, что он здесь не впервые. Он проходит на детскую площадку, усаживается на старые качели и принимается кататься. За этим занятием его замечает Мефодьева.

      – Ты чего качели ломаешь? Место другого нет, чтобы байдыки быть?

      Иванов вскакивает с качели и направляется к Мефодьевой. Та испуганно следит за его продвижением.

      – Не подходи, слышишь! Я кричать буду!

      – Не переживайте, баб Надь, – успокаивает он, – Это я – Федя.

      Мефодьева внимательно рассматривает Иванова. Узнает.

      – Не уж-то, внук Гальки Ивановой?

      – Он, баб Надь, – кивает он.

      – Вырос-то как?

      – Есть немного.

      – Сколько ж я тебя не видела? – Качает головой Мефодьева.

      – Лет пятнадцать, – вздыхает Иванов, – А вы не изменились.

      – Всё такая старая?

      – Всё такая красивая.

      Она по-идиотски хихикает:

      – Умеешь ты леща подпустить. Прям, как твой отец.

      Мефодьева прикусывает губу,